"Владимир Краковский. День Творения" - читать интересную книгу автора

временем он не только на Земле, но и во вселенной займет какой-нибудь
довольно высокий пост. Если уже не занял.
Однако пора переходить к делу, я и так здорово затянул начало. Но по
мне, так лучше лишняя сотня слов, чем малейшее сомнение насчет права автора
писать то, что он пишет. Если такие сомнения возникли и не пропадают -
бросай книгу, читай другую. Или вообще иди гулять. От длительных прогулок на
лице возникает румянец, а от чтения книг, подобных этой, только недоуменно
поднимаются брови. То есть совершаются непроизвольные мимические действия,
способствующие образованию морщин.
Кому это надо?
Отныне автор будет обращаться лишь к тем читателям, которых
затянувшееся вступление убедило в его праве описывать первую половину жизни
Верещагина. Да, повторяю еще раз, я больше других имею на это права. Мне
довелось стоять к Верещагину ближе всех. Мною досконально изучены все
имеющиеся документы и редкие письменные свидетельства. Мною подробнейше
опрошены лица, случайно или намеренно попавшие в орбиту его жизни.
Очень много, например, я узнал о Верещагине от Тины.
Девочка Вера, а также мальчик Коля сообщили мне о случае с вороной, о
двушке, еще кое-какие детали. Их воспоминания отрывочны и туманны: в то
время они были детьми. Девочка Вера, например, помнит только ворону и тот
факт, что безостановочно ругала Верещагина, то и дело говоря, что все у него
не как у людей. "Я вообще была очень сварливым ребенком",- объяснила свое
давнее поведение бывшая девочка Вера.
Странно было слушать такое признание из уст обаятельной и ласковой
молодой женщины
Дядя Валя говорить о Верещагине отказался. "Ты меня сначала в суд
вызови, - заявил он мне. - Чтоб повестка была. Тогда я тебе буду обязанный
рассказать все как есть, потому что тогда будет, хоть и противно моему
желанию, но по закону, а против закона я никогда не пер и не попру".
Все-таки он, по-моему, чувствовал какую-то свою вину перед Верещагиным,
об этом можно судить по следующим его словам, в которых чуткое ухо читателя,
надеюсь, уловит скрытую попытку оправдаться. "И вообще, мало ли кто кому
мешал в жизни жить, - сказал он. - Я вот иски читаю, так в одной написано -
названия не помню, врать не стану,- что Галилео Галилею один там епископ
лучшим другом был, а научному развитию его мыслей мешал вплоть до страшных
угроз. Не смей, говорил Галилео, утверждать, что Земля вертится, а то мы
тебя за милую душу сожжем. И это, заметь, друг! А я Верещагину твоему даже
приятелем никогда не был, скорее наоборот, спроси его, он тебе сам скажет,
кем мы друг другу были А что он там великое открытие сделал или еще что, это
на меня никакой тени не бросает, я не нанимался с дому великому ученому
пятки лизать". Поначалу отказывалась говорить о Верещагине и девушка Бэлла,
то есть бывшая девушка Бэлла, теперь у нее четверо детей, один из них, между
прочим, старшенький, учится в специальной математической школе, куда берут
только особо одаренных детей. Отказывалась девушка Бэлла говорить,
отказывалась, а потом вдруг расплакалась и все выложила. До сих пор жалею,
что растравил ей душу: она в то время своего младшенького еще грудью
кормила, от переживаний у женщин молоко или совсем пропадает или резко
снижается в количестве и качестве. Но я не мог ждать, пока она выкормит
этого четвертого, меня издательские сроки подпирали и сейчас, между прочим,
подпирают: я как пришел в издательство, так там за мое предложение всеми