"Юрий Козлов. Условие" - читать интересную книгу автора

псевдоодобряющего присутствия. Но если там это было понятно, - Феликс и сам
незамедлительно терял интерес ко всему, в чем чувствовал победительную
фальшь, - то здесь подобного поведения друга понять не мог. "Заумно, слишком
заумно, - сказал как-то Серега Феликсу, - и потом, тебе-то что до этого? Кто
ты такой? Что ты можешь?" Он смотрел на Феликса с таким искренним
недоумением, что вдруг сделался ясен. "Серега не равнодушен ко злу, -
подумал Феликс, - просто ему неведом идеал общего блага. Он не знает, что
нельзя жить только для себя, что мир должен быть другим".
Так Феликс пришел к мысли, что не всех следует винить в несовершенстве
мира. Беда не в тех, кому неведом идеал, кто не знает, что жизнь должна быть
другой. Беда в тех, кому ведом, кто знает, но сознательно или в силу
обстоятельств затоптал это в себе, цинично отрекся.
Феликс прекрасно понимал: глупо судить о человеке по одной случайной
фразе, по моментальному, быть может, выражению лица. Но каждый раз, когда он
думал о тех, кто цинично отрекся, почему-то вставал перед глазами отец.
Однажды тот разговаривал по телефону. Феликс обувался возле вешалки. Телефон
стоял на тумбочке. Над тумбочкой висело зеркало, поэтому Феликс видел лицо
отца, хоть тот и стоял к нему спиной. Звонили, судя по всему, не издалека,
наверно, из автомата возле дома. Феликс отчетливо слышал сбивающийся,
возбужденный голос в трубке. Отец держал трубку на изрядном расстоянии от
уха, явно брезгуя. Внимательно посмотрев в зеркало, Феликс, помнится,
изумился: какое у отца безжизненное, пустое лицо, как утомленно-капризно
кривятся губы. Ему стало жаль неведомого человека, пытавшегося поделиться с
отцом неведомыми горестями. Видел бы он его гримасу! Потом отец спокойно
произнес: "Скажи ей, старичок, что наша жизнь слишком коротка и ничтожна,
чтобы придавать такое значение измене". Вероятно, в контексте разговора
фраза была уместной. Феликс обулся и ушел. Однако обычная, в общем-то,
фраза, тон, каким произнес ее отец, отчего-то остались в памяти. Феликс
понятия не имел, кто там кому изменил и изменил ли вообще. Он знал другое,
отец равнодушен к чужим страданиям.
Куда труднее Феликсу было разобраться с матерью, которая по самому роду
своей деятельности - она работала в городском комитете партии - должна была
стоять за справедливость. Она, безусловно, стояла. Ни разу Феликс не слышал
от матери циничного высказывания. Случалось ей и осаживать отца, когда в
критике окружающей действительности тот заходил слишком далеко. Мать
раздражали обобщения. "Все это мещанские сплетни, Федор. Давай конкретнее.
Какие факты тебе известны?" Сомневалась она и в способности отца здраво
рассуждать о международной политике, экономике, сельском хозяйстве,
демографии. "Это смешно, Федор, ты не специалист, у тебя нет под рукой
статистических данных. Зачем ты берешься судить о чем не знаешь? Где
наслушался таких глупостей?" Только когда отец заводил речь о делах
литературных или театральных, - тут объявить его дилетантом было трудно, -
матери приходилось слушать его не перебивая. "Хорошо, Федор, допустим, это
действительно так. Но почему ты тогда воюешь дома на кухне? Отчего тебе не
выступить у себя в организации на ближайшем собрании? Что? Почему как идиот?
Ах вот как. В таком случае, сложившееся положение устраивает вашу братию,
раз молчите. Вот-вот, все вы такие. Гремите перед женами на кухне, а как
надо подняться на трибуну - в кусты!" - "Зарекался, зарекался же не говорить
с тобой..." - хватался за голову отец. "Самое простое обливать все грязью,
искать виновных, - ставила точку мать, - бороться, отстаивать свою точку