"Юрий Козлов. Разменная монета" - читать интересную книгу автора

ничтожеству, взятых им сюда за собачью преданность.
У новых, похожих на манекенщиц, молодых ногастых особ, каких-то
заторможенно-распущенных, ходящих на работу по скользящему, одному им
ведомому графику. У Никифорова было ощущение, что они приходят сюда
отсыпаться после неправедно проведенных ночей, расслабляться,
восстанавливаться, прихлебывать из длинных стаканов невиданные простыми
советскими смертными напитки, зевать накрашенными лягушачьими ртами,
шелестеть небрежно фантастическими немецкими магазинными каталогами.
Почему-то девицы эти постоянно находились в процессе переодевания. То
менялись между собой, то примеряли принесенное в больших спортивных сумках
другими.
Чаще других приносил некий Сережа, солидный седой мужчина за пятьдесят,
одевающийся, как бывший олимпийский чемпион, не спившийся, как многие
олимпийские чемпионы, а удачно осевший на выездной должности в
спорткомитете. Сережа, как стало известно Никифорову, работал в основном с
финнами, знал язык. Никифоров не раз слышал, как бойко болтал Сережа
по-фински по телефону. "В институте выучил?" - поинтересовался у того. "Да
нет, - засмущался Сережа, - по ходу дела, так сказать..." Народ талантлив,
подумал тогда Никифоров, сам чрезвычайно тупой к чужим языкам. Цены у Сережи
были умопомрачительные. Девицы ругались, но брали. Сережа почти никогда не
сбавлял. Исключение делал, только когда отсчитывали новенькими купюрами и,
допустим, не докладывали одну двадцатипяти- или пятидесятирублевку. "Ну что
с тобой делать?" - укоризненно качал головой Сережа. Вид денег, в
особенности новых - старых, захватанных нет - действовал на Сережу
умиротворяюще. "И ведь знаю, что хлам, туалетная бумага, - вздыхал он, - а
приятно, когда нелапаные..." Девицы тут же прямо при Сереже, а случалось и
при Никифорове, примеряли, не стесняясь, раздевались до нижнего белья.
Видимо, не считали их за полноценных мужчин, а может, вообще не знали стыда.
"Слушай, а кто этот Сережа?" - спросил Никифоров у Джиги, не в силах
поверить, что почтеннейший, неторопливый, начитанный Сережа всего лишь
заурядный фарцовщик. "А работает в горисполкоме, - ответил Джига, - в отделе
культуры, кажется. Ты попроси, он тебе достанет билеты в театр. Дать
телефон?"
Больше Никифоров ничему не удивлялся.
Даже когда однажды из опорожняемой Сережиной сумки вдруг выкатились на
стол расписные деревянные яйца, какие продают умельцы на рынках под Пасху.
Одно - размером со страусиное - грозно покатилось на Никифорова,
проходившего случайно мимо стола. "Ну да, конечно, толкает финнам за
марки", - поймал Никифоров яйцо, собрался было бросить, как мяч, Сереже, но
что-то остановило. Никифоров рассмотрел яйцо повнимательнее. На фоне
многоэтажной, почему-то с одним-единственным куполом, с зарешеченными на
исправительный манер окнами, церкви в ярко-красном халате с большими
пуговицами была изображена, как явствовало из витиеватой псевдославянской
надписи внизу, "богоматерь-мадонна"... без младенца Иисуса! Черты лица
"богоматери-мадонны" были смазанными, как это обычно происходит с лицами
сильно пьющих женщин, а многоэтажная зарешеченная церковь ну точно походила
если не на тюрьму, то на ЛТП или спецбольницу, из которой
"богоматерь-мадонна" благополучно выбралась в мир, оставив на попечение
ненавидящему сирот государству дефективного или нормального, не суть важно,
совершенно не нужного ей младенца Иисуса. И если в фарцовщике - работнике