"Юрий Козлов. Имущество движимое и недвижимое" - читать интересную книгу автора

совал, бывало, Саше под нос отец Верины тетради. В последнем письме она
сообщила, что устроилась продавщицей в военторг, обещала достать отцу
пыжиковую шапку.
Так что сейчас в квартире было совсем просторно: три человека в двух
комнатах.
Но Саше все равно туда не хотелось.
Он давно понял, что мучило его, заставляло ненавидеть разделенную
квартиру - бессмысленная тщета, изначальное ничтожество общей жизни, крепче
цепи спаявшее оказавшихся под ее серым потолком людей, превратившее их в
странных, на физиологическом уровне - общие кухня, ванная, уборная - братьев
и сестер. Люди ненавидели противоестественную коммуну, но постепенно
усваивали ее дух, одевались в него, как в броню. Если кто вырывался, как, к
примеру, Вера, так лишь чтобы подкрепить его материально: коврами,
хрусталем, мебелью. Коммунальный человек был, как рыба в воде, в очередях.
Не уступал в транспорте место старикам и беременным женщинам. Победительно
шагал по улице, как пулеметчик лентой, перепоясанный шпагатом с рулончиками
туалетной бумаги. Ему был чужд стыд. Он был неутомим в погоне за дефицитом.
Он ненавидел ближнего.
В чем же проявлялся этот дух, где брал начало?
В мелочах, не стоящих внимания, в кажущихся пустяках. В обшарпанных,
загаженных лестницах. В исписанных матерными ругательствами подъездах. В
изуродованных, выломанных почтовых ящиках на первых этажах. В неработающих
выжженных лифтах. В гадкой табличке на двери: "Тимофеевым - 1 зв.",
"Глухаревой-2 зв.". В грязном, десять лет не ремонтировавшемся - не хотели
платить Лидину долю - коридоре. В черном, посеревшем от жира, допотопном
телефоне на тумбочке у кухни. В начинающем болтать утром и смолкающим только
к ночи репродукторе, так называемой радиоточке, вынесенной в коридор. В
звяканье кастрюль, тарелок на кухне, словно тут кормились не пять человек, а
сотня.
Он катастрофично расширялся на манер поставленного на острие конуса,
куда, как в черную галактическую дыру, влетала жизнь: упорное нежелание
Сашиных родителей и сестры читать книги, молчаливое их ежевечернее сидение у
телевизора - не важно, что показывали, угрюмые отцовские утренние уходы,
поздние возвращения со смены - хоть бы раз он чем-то возмутился или,
наоборот, что-то похвалил у себя на заводе! Нет, молчал, как камень. Как же
так, недоумевал Саша, ведь он проводит там половину жизни!
Угодливое материнское терпение. Она сжилась со своим издевательским
окладом билетера в кино, с очередями в магазинах, поликлиниках, сберкассах,
где она платила за квартиру, - везде. Искренняя ее радость, когда вдруг
удавалось купить сосиски, молодую картошку, какие-нибудь импортные макароны.
Неизвестно чему улыбаясь, с кухонным полотенцем через плечо наблюдала она по
телевизору бесконечные награждения, столь раздражавшие Сашу. "Хватит тебе! -
испуганно махала на него рукой. - Заладил: очереди, очереди! Что, кроме
очередей, жизни нет? Не за очереди награждают, а что столько лет нет войны.
Они за мир!"
Это их совершенно бессмысленное приобретение - садовый участок в гнилом
болоте на границе с Калининской областью. Саша был там один раз весной.
Щитосборные дома тонули в грязи. От станции они с отцом шли в болотных
сапогах. Как бы в насмешку, сразу за участками начинались сухие песчаные
косогоры, самой природой, казалось, назначенные под дачи. Как же надо