"Юрий Козлов. Одиночество вещей" - читать интересную книгу автора

глазками, и дожидались. Обидеться, уйти? За что? За обществоведение? Плевать
он хотел на обществоведение! За родителей? Так ведь сами виноваты. Зачем
сочиняли позорную главу? Но и вставать в очередь, чтобы помочиться на
учебник, не хотелось. Леон не собирался ставить на себе крест вместе с
обществоведением.
Он продолжал стоять у окна, как вбитый гвоздь.
Сквозь шум в ушах расслышал похабный медвежий рев Фомина: "Мужики, что
мы все ссым да ссым, а ну-ка я..."
Звонок приостановил мучения Леона.
По дороге в класс он узнал, что выпускные экзамены по истории СССР и
обществоведению отменены, равно как отменены сами предметы: история СССР и
обществоведение.

Тогда Леон не ведал, каким образом отмена в школе предмета
"обществоведение" может быть связана непосредственно с ним (он заканчивал
восьмой, обществоведение начинали проходить в десятом), с тем, что дядя Петя
сделался фермером-арендатором в деревне Зайцы Куньинского района Псковской
области, попросил в письме в долг пятьсот рублей. Учебник обществоведения
лежал в унитазе. Дядя Петя был далеко. Леон сидел в школе на уроке. Связь
между всем этим мог распознать только провидец или сумасшедший.
Сидеть на уроке после происшедшего в туалете было тревожно. Незримая
петля стягивалась вокруг Леона, готовясь захлестнуть. Внутри убывающего
пространства петли, где неулетающим голубем бродил Леон, вязко сгущались:
измышленное еврейство Леона, отмененное обществоведение, а также бесспорный
факт, что родители Леона являлись авторами раздела "Научный коммунизм -
высшее достижение человеческой мысли" в школьном учебнике этого самого
отмененного обществоведения.
Казалось бы, всего несколько минут прошло после туалетных событий, а
класс уже знал, все смотрели на Леона, как на живой труп, и не сказать,
чтобы его радовала такая популярность.
Потому что Леон прекрасно знал, что будет дальше. До мордобоя, может, и
не дойдет, но тупейших издевательств будет выше головы. Он будет крайним,
пока что-то похожее или совсем непохожее не случится с кем-то другим, кто
заступит на его место.
А тут и две записочки приспели. В одной: "Да здравствует коммунизм,
Леон!" и пятиконечная звезда Соломона. В другой: "Привет из Израиля, Леон!"
и шестиконечная звезда Давида.
Впору было волком завыть, броситься головой в унитаз.
В мгновения опасности Леон всегда мыслил ясно, как будто смотрел в
прозрачную воду. Так и сейчас, рука сама вырвала из тетради лист, вывела
дрожащим, трусливым почерком: "Хабло! Спаси меня!"
Леон знал, что спасти его может только Катя Хабло, сидящая в его ряду
за предпоследним столом. Но не знал, захочет ли Катя его спасать? Как и не
знал, дойдет ли до нее послание, может, пространство внутри невидимой петли
настолько сгустилось, что сквозь него нет ходу Леоновым запискам?
К счастью, еще не сгустилось.
Ход пока был.
Записка попала к Хабло.
Скосив глаза, Леон, как в кривом зеркале, увидел, что Катя прочитала
записку, задумчиво посмотрела на из последних сил косящего, почти