"Юрий Козлов. Одиночество вещей" - читать интересную книгу автора

- Великие люди - ранние люди, - перевел дух Леон.
- А мне кажется, это никак не связано с величием, - сместилась в
сторону, как перевела стрелку на железнодорожных путях, Катя.
Леон догадался, что это маневр, но поздно. Вместо кровати они оказались
у окна. Оно тянулось вдоль стены, напоминающее грань аквариума, окно. В нем
было безумно много неба и ничтожно мало земли. Черный лимузин члена
президентского совета показался бы отсюда крохотным начищенным башмачком.
Леон вспомнил про дымные средневековые подвалы с летучими мышами, жабами,
пауками, вонючим пламенем в печах. Что ж, подумал Леон, достаток возвышает и
очищает астрологию и астрологов, как любую профессию, любых людей.
Из окна открывался впечатляющий вид. Леону оставалось надеяться, что
Кате, которая смотрит из окна каждый день, он прискучит скорее, нежели ему,
и тогда удастся перевести стрелку на прежний маршрут - к кровати.
Чем пристальнее всматривался Леон в закатное небо, тем явственнее
стучался в его сознание какой-то образ. Он был почти уловим, этот образ. Вот
он, казалось, здесь, но всякий раз ускользал за край сознания, как падающая
звезда за край неба. Леон опять, как баран, смотрел в окно.
- Ага, - подтвердила Катя, как если бы Леон уже с ней поделился. - Ты
прав, именно так.
- Так? - Леон уставился в окно, мучительно сознавая, что нельзя быть
таким кретином, и становясь от этого еще большим кретином. - Это же солнце
на... На...
- На носилках, - сказала Катя. - Ты хотел сказать, на носилках. Видишь,
куда несут носилки?
Леон проследил, насколько можно было скосить глаза. Сомнений не было:
неведомые санитары уносили бездыханное солнце на чудовищных дымных носилках
прямо к лозунгу, которого не было, но который каждый вечер по субботам
появлялся на разных языках, включая нерасшифрованные письмена майя.
- А там? Под лозунгом? - спросил Леон, хотя мог бы не спрашивать.
- Солнце несут в смерть, - ответила Катя. - Солнце - это Россия. Россию
под лозунг в смерть. Неужели не ясно?
- Но ведь она жива? - не очень уверенно возразил Леон.
- Жива? - переспросила Катя. - Ты посмотри в окно!
Действительно, только очень большой оптимист мог посчитать живой
бездыханную красную гору на дымных носилках. Вероятно, там продолжалась
какая-то жизнь, но остаточная. И у покойника растут ногти и щетина, щелкает
дроздом селезенка.
- Каждый вечер закат, - пробормотал Леон, - а утром рассвет.
- И лозунг? - спросила Катя. - Неужели тебе не жалко?
- Чего?
- Потому и несут, - сказала Катя, - что русским плевать.
Леон как бы увидел себя и Катю со стороны, подумал, что, не будучи
сумасшедшими, они ведут сумасшедший разговор.
Его следовало закончить, приступить к другому, более конкретному, чем
предполагаемые похороны неведомой России.
Какой России?
Ту, какую Леон знал с детства, ему было не жалко. Не жалко было ему и
новую, в одночасье возникшую из ничего, обретшую газетно-радио-телевизионный
голос. Это была суетливая, вороватая, с бегающими глазками, хлопочущая то об
армянах, то о литовцах, но помалкивающая о русских, славящая брокеров и