"Юрий Козлов. Одиночество вещей" - читать интересную книгу автора

барменша непременно нальет, она не "засохшее кроличье дерьмо", важничать не
станет.
- В самом деле хочешь?
- Конечно! - Леон с такой страстью обдумывал талонную операцию, что
потерял нить разговора, понятия не имел, чего он от Кати в самом деле хочет.
"Чего хочу?" - удивленно вытаращился на нее.
Но было поздно.

Леон редко думал о времени, потому что думать о нем было бесполезно.
Думай не думай, оно идет себе и идет. Иногда не идет, а летит, к примеру, на
переменах, когда Леон обсуждал нечто интересненькое с приятелями. Иногда,
когда скучно, нечего делать, тянется мучительно медленно. Во сне убыстряется
сверхъестественно. Будильник только начинал звонить, а к середине звона Леон
успевал прожить в утреннем сне целую жизнь, в которой пробуждающий
механический звон присутствовал, как рок в трагедиях Еврипида или смех в
комедиях Гоголя.
Случалось, время странно замедлялось внутри себя, обнаруживало, так
сказать, матрешечный синдром.
Однажды Леон и отец ездили на свои шесть соток оврага в Тульской
области. Участок выделили несколько лет назад, строить же дом никак не
начинали. Да и невозможно было его построить на крутом обрыве. Разве что-то
вроде знаменитого "Ласточкиного гнезда" в Крыму.
Они ехали на машине по шоссе, как вдруг прямо из воздуха возник камень,
летящий точно в лобовое стекло. Камень летел очень медленно, как в
невесомости, постепенно увеличиваясь в размерах. Леон успел рассмотреть его
неровности, кремниевые вкрапления, а вот голову почему-то пригнуть не успел.
При этом знал, что потом (когда потом?) будет удивляться: как же так,
рассмотреть кремниевые вкрапления успел, а голову пригнуть не успел? К
счастью, лобовое стекло выдержало. Глухо крякнув, прогнувшись, распустило по
поверхности густую, вспыхнувшую на солнце паутину трещин. Можно сказать,
превратилось в калейдоскоп. Должно быть, отцу показалось, что он ведет
машину по сказочной стране Эльдорадо, где все из золота, изумрудов и
алмазов. Он сначала рассвирепел. Потом успокоился, как-то даже отстраненно
полюбопытствовал: "Ну и куда с таким народом? Чего они добиваются?" На
стекло-калейдоскоп равнодушно махнул рукой: "Теперь ни одна сволочь не
польстится!" Так до сих пор и ездили с калейдоскопом.
Впрочем, это не имело отношения ко времени.
И был еще один момент, когда время изменяло (а может, наоборот,
проявляло?) истинную свою сущность, а именно, становилось болью.
К примеру, зубная врачиха сверлила Леону зуб. Время исчезало,
существовала одна лишь боль. Время робко, как заяц из кустов, выставляло
уши, когда врачиха, презрительно посмотрев на бледного, истекающего потом
Леона, зычно звала медсестру: "Танечка! Прокладочку для обычной пломбы!"
Вот и все, что успел Леон вспомнить о времени.
Потому что в следующее мгновение ни Леона, ни времени не стало.
Не стало "Кутузова", дома, где помещался "Кутузов", проспекта, на
котором стоял дом, города, где был проспект, страны, столицей которой пока
еще являлся город, планеты, боящейся этой страны, подумывающей, как бы так
под ласковые речи разоружить ее да разделить, а еще лучше как-нибудь
незаметно закопать, чтобы больше не бояться и не подумывать.