"Юрий Козлов. Одиночество вещей" - читать интересную книгу автора

ушко: разговор мальчика и девочки из восьмого класса.
Леон подумал: если он ропщет, что у Кати Хабло есть все и будет еще
больше, в то время как у него нет ничего и будет еще меньше, какие же
чувства должна вызывать в одночасье переменившаяся жизнь у его родителей, со
студенческой скамьи кормившихся марксизмом?
Леон сомневался, что они искренне в него верили. Разве можно искренне в
это верить? Но разве можно и совсем не верить, если полчеловечества
оказалось под пятой? Значит все не так просто. Скорее всего, родители,
конечно, не верили, уверял себя Леон. Но служили, так как не было и не
предвиделось в России другой власти. То есть были заурядными конформистами.
Или гениально провидели, что любая другая власть для России будет неизмеримо
хуже? То есть были как бы уже и не конформистами, а мудрыми
государственниками-консерваторами, выбравшими меньшее из зол. Презирая в
душе (человек всегда ставит себя выше любой власти), служили, так как,
во-первых, век власти обещал быть дольше их века, во-вторых, надо было
кормиться и желательно хорошо.
Леон подумал, что перед родителями, как перед всеми русскими людьми,
открылось три пути. Возненавидеть живую жизнь, в одночасье сокрушившую
марксизм-ленинизм. Стать дубовыми коммунистами. Возненавидеть
марксизм-ленинизм за то, что дал себя сокрушить живой жизни. Стать яростными
демократами-антикоммунистами. Задуматься о причине, по какой он, вооруженный
и неуязвимый, утвердившийся на всех континентах, исключая Австралию, вдруг
дал себя сокрушить? Как задумался и ужаснулся Леон. Стать... кем?
Леон пока не мог сформулировать. Каждый путь что-нибудь да сулил.
Только родители, как истинно русские люди, не торопились выбирать.
А еще Леон подумал, что где три пути, там сто три. Следовательно, грош
цена всем его умозаключениям. То была неприятная мысль, из тех, что, как
незваный гость, является под занавес и портит во всех отношениях приятный
вечер. Леон не знал, зачем являются такие мысли.
Он уже не ждал Катиного ответа о гороскопах, а казнил себя, что задал
глупый, какой не преминул бы задать и Фомин, вопрос.
- Собственно, не то чтобы меня это сильно волнует, - взялся углублять и
расширять ненужную тему Леон. - Просто я думаю о родителях. Они ничем другим
не могут заниматься.
Они шли с Катей по набережной Москвы-реки. Вода внизу была как
протертое стекло. Поросшие шевелящимся мхом камни, гнутые, проржавевшие
остовы, бутылки, выломанные и сброшенные секции чугунной ограды находились
под прозрачнейшим этим стеклом. Словно в воду не сливали ядовитые отходы
сотни дымящих трубами предприятий по обоим берегам. Может быть, подумал
Леон, количество загрязнений, наконец, перешло в качество? Отсюда
спокойствие и чистота? Спокойствие и чистота лица покойника, чьи черты
временно разглаживаются из-за разложения тканей. По реке в пенных усах летел
катер, опять-таки запредельно белый и чистый, как будто внутри сидели
ангелы. "А у меня ботиночки того..." - Леон почувствовал себя странно живым
на празднике чистой смерти.
- Мама сделала гороскоп, - вздохнула Катя. - Но они не хотят оглашать
по телевизору. Кстати, я тоже сделала, у меня получился не такой, как у нее.
Ты какой хочешь?
- Твой, - не раздумывая, ответил Леон. - Конечно же, твой. Только пошел
он к черту, этот марксизм-ленинизм!