"Вильям Федорович Козлов. Я спешу за счастьем " - читать интересную книгу автора

за всякие нарушения правил на своем участке. Больше всего на свете он
боялся крушений. С утра до ночи мотался на дрезине по своему участку. Когда
началась война, движение стало повсюду опасным. Товарные и пассажирские
составы бомбили, обстреливали снарядами. Поезда летели под откос, вагоны
вспыхивали. Отец уходил из города с последней группой. Они чуть было в плен
не попали, но каким-то чудом спаслись. В первый же месяц войны отец
совершил смелый поступок. На станции Торопец зажигательная бомба угодила в
состав с боеприпасами. Загорелся первый от паровоза вагон со снарядами.
Машинист струсил и убежал. Станция могла взлететь на воздух. Отец сам
отцепил горящий вагон от состава, вскочил в будку машиниста и отвел вагон
подальше от вокзала. Не успел он на паровозе отъехать от вагона и ста
метров, как грохнуло. Отца наградили орденом Красной Звезды. Когда я узнал
об этом, то месяца два ходил по станции с задранным носом, - тогда еще
орденами редко награждали.
Где мать и братья, я не знал целый год. Позже выяснилось, что мать
писала нам с бабушкой письма, но они где-то терялись в дороге. Из Шаховской
мать эвакуировали в Пермскую область, в деревню Калашниково. Это на Урале,
километрах в ста от железной дороги. Об отце, я тоже долго ничего не
слыхал. Однажды к нам на станцию Куженкино приехал его помощник Борисов,
скуластый, загорелый здоровяк. Голова у него была забинтована, лицо
мрачное. Бабушка напоила Борисова чаем. Он выпил семь стаканов, а потом
встал, осторожно надел на забинтованную голову железнодорожную фуражку и,
глядя в сторону, сказал:
- Будь мужчиной, Ким, всем сейчас тяжело.
У меня заколотилось сердце.
- Ранен? - спросил я.
- Убит, - сказал Борисов. - Осколком в шею...
Он повернулся и ушел. Бабушка тяжело брякнулась перед иконой на колени
и стала молиться. Я молиться не умел. Я убежал в лес. Далеко. К
Балахоновскому ручью. Лег на траву и стал смотреть в воду. Вода была
прозрачная, и гладкие камни на дне белели, как человеческие черепа. Плакать
я не умел. А это плохо. Говорят, поплачешь - сразу легче. А мне было очень
тяжело, - я не умел плакать.
И зачем мой отец родился тлким высоким? Был бы пониже - осколок
пролетел бы над головой. Борисова ведь не задел, Борисов отцу по плечо. Мне
так было жалко отца, что захотелось умереть. У меня было два отца. Первый
бросил нас, когда мне исполнилось шесть лет. Мама говорила, что он подлец.
Она вышла замуж за длинного Костю. Он очень любил маму. Она красивая была.
А она долго еще вспоминала моего первого отца. Знала, что подлец, а вот
вспоминала. Длинному Косте это не нравилось, но он терпел. "И что ты нашла
в этом собачнике?" - говорил он матери, когда она начинала вспоминать
былое. "Собачником" он называл моего отца. Вероятно, потому, что у него
была большая черная собака, которую он любил больше, чем маму и меня. Мать
и сама не знала, что нашла в "собачнике". Первая любовь все-таки.
Мы быстро подружились с длинным Костей. Он был веселый человек. Все
время что-нибудь выдумывал и, когда был в ударе, говорил в рифму. Катал
меня на дрезине "Пионер". Хорошая штука эта дрезина. Быстрее поезда ездила.
Трещала только здорово. Длинный Костя работал на станции мастером. Содержал
путь в порядке. Мог с одного удара забить в шпалу костыль. Мог поднять за
конец железный рельс. Сильный был он. Худой, жилистый, а сильный.