"Надежда Кожушаная. Бессонница (Журнал "Фантакрим-MEGA")" - читать интересную книгу автора

рисуночек, потом сравнил с цветочком на плане. - Нет, не орхидеи. А кто?
- Крокусы! - крикнула она и кинулась обнимать его. Потом изобразила
"пронзенное страстью сердце" и со стоном покатилась на пол. - Я
полюбила... мрамор! - сообщила она.
Он поднес к ее лицу кулак - смотри мне! - и обнял, поцеловал, гладил,
ласкал, как будто не видел ее давно-давно.
Потом она сидела на диване и смотрела на Барина, которого видно было
через приоткрытую дверь. Он писал, умно, быстро, осененный, не успевая
записывать сам себя, яростно прикуривая от свечки, бросая курить, опять
писал...
И она смотрела на другую дверь: дверь запертой комнаты, еще окруженную
не содранными старенькими обоями.
- Я же еще ничего не знаю, - объяснила она спине Барина, потом - двери.
- Кроме смерти. Вот и все.
- Похоже на какую-то картину, - сказал Барин, глядя в окно на серый
темный вечер, - по колориту. Нет, все-таки такого отвратительного неба не
бывает. Только - нам. Спасибо, - отошел от окна, увидел смятую постель,
внимательный взгляд Мари.
Сел рядом. Подумал.
- Нет, надо что-то придумывать. Надо двигаться. Тьма, грязь - не для
людей. Мы очень хорошо знаем тьму и грязь, мы отдали дань грязи!.. Нет,
какое же смешное небо!.. Мари, деньги есть, на безумства хватит на год! К
черту дом! Французские спектакли?! Альпы, Женева, вечный Рим. Я был в
Италии, но до Рима не добрался, Я понимаю: Риму все равно, есть ли я. Но
мне не нравится, когда кому-то все равно: есть ли я. Я протестую. Едем?!
Европа - год, а почему одна Европа? От Ливерпуля до Америки - четырнадцать
дней. Из Одессы в Константинополь - месяц. Индия, а? Брамины, невольники,
гады, Аравийские пустыни - почему нет?! Я знаю, что суета сует, но я хочу
иметь повод, чтобы сказать это _устало_!.. И, если хотите, я буду на том
острове, где пал Наполеон! С каких вершин, ай-яй! Любимых вершин маленьких
мальчиков и вечных идеалистов. Но я был мальчиком? Был. Побыл. И теперь я
хочу побыть не мальчиком... - он отошел к окну и уже не увидел грязного
серого неба.
Он стал собраннее, глаза загорелись, он повернулся к Мари и сообщил
главное:
- А потом, после всего, мы сделаем главное! Мы узнаем, что суета сует,
нам надоест Европа, мы невзлюбим Азию, - и вот тогда!.. мы познаем еще.
Усталые и непредполагающие! Мы узнаем святую святых: Вифлеем и Голгофу.
Молча, на равных. Растворившись в преклонении. И мы - успокоимся, потому
что ничего нет выше преклонения... Бред! - и он засмеялся радостно.
- Почему бред? - подхватила Мари. - Я очень хорошо помню Вифлеем!
Только мне кажется... - она помолчала, боясь обидеть его. - Мне кажется...
что ты никогда не будешь там.
Он долго смотрел на нее.
Понял и почувствовал то, что поняла и почувствовала она. И ударил ее по
лицу тыльной стороной ладони. Жестоко. Резко. По-барски.
Она охнула, но не заплакала.
- Еще что-нибудь расскажи, что тебе кажется, - сказал он.
Она замолчала, совсем, стала чужой.
- Я же должен знать о себе. От любимой. И любящей.