"В.Кожевников. За неделю до войны" - читать интересную книгу автора

сердце подвело. И все. Даже в "Вечерней Москве" не будет извещения о смерти.
Но на смену этому времени должно же прийти другое время. Пройдет много,
очень много лет, прежде чем дети чекиста смогут сказать: "Отец наш..." И
рассказ их прозвучит, как легенда, странная, малоправдоподобная, невероятная
легенда о времени, когда это называлось просто: работа советского разведчика
в тылу врага.
Но не потом, а сейчас, сразу же изучат соратники погибшего
обстоятельства его смерти. Для них его смерть-- рабочий урок, один из
примеров. И если все, до последнего вздоха окажется логичным,
целесообразным, запишут: "Коммунист такой-то с честью выполнил свой долг
перед партией и народом".
Но этот человек, которого называли Бруно,-- советский гражданин. Разве
нет у него имени, отчества, фамилии?
Где они, имена тех чекистов-разведчиков, которые отдали жизнь, как
отдал ее Бруно, чтобы предупредить Родину об опасности? Где они, их имена? А
ведь были люди, которым меньше повезло, чем Бруно. Их смерть была медленной.
Хорошо продуманные пытки, которые они выносили, тянулись бесконечно долгие
месяцы. А когда гестаповцам случалось иной раз и переусердствовать и
приближалась смерть-избавительница, светила медицинской науки возвращали
этих мучеников к жизни, что было ужаснее самой лютой смерти. И все время,
пока тела их терзали опытные палачи, удары затихающего пульса
глубокомысленно и сосредоточенно считали гестаповские медики. Сотой доли
этих смертных мук не перенес бы и зверь, а они переносили. Переносили и
знали, что этот последний их подвиг останется безвестным, никто из своих о
нем не узнает. Никто. Гестапо умерщвляло медленно и тайно. И мстило мертвым
устами засланных предателей, клевеща на них. И гестаповцы предупреждали свои
жертвы об этом -- о самой страшной из всех смертей, которая ожидает их после
смерти. Не знаю, из какого металла или камня нужно изваять памятники этим
людям, ибо нет на земле материала, по твердости равного их духу, их
убежденности, их вере в дело своего народа.
Бруно! Иоганн вспомнил, как он подшучивал над своими недомоганиями,
болезненностью, хилостью. Да, он был хилый, подверженный простуде, с
постоянно красным от насморка носом. В каких же чужеземных климатах была
когда-то выстужена кровь этого стойкого чекиста? А постоянные боли в
изъязвленном тюремными голодовками желудке?
Плешивый, тощий, вечно простуженный, со слезящимися глазами, с
преждевременными морщинами на лице и в то же время подвижный и
жизнерадостный, насмешливый. Как все это не вяжется с представлением о
парадно-рыцарском облике героя! А конфетки, которые он всегда сосал,
утверждая, что сладкое благотворно дейст-
вует на нервную систему? Бруно! Но ведь он не Бруно. Может, он Петр
Иванович Петухов? И когда он шел к себе на работу по улице Дзержинского,
невозможно было отличить его от тысяч таких же, как и он, прохожих?
И он, как другие сотрудники, многосемейные "заграничники", получая
задание, рассчитывал на командировочные, чтобы скопить на зимнее пальто
жене, и на прибавление к отпуску выходных дней, не использованных за время
выполнения задания. Зарплата-то, как у военнослужащего, плюс за выслугу лет,
как у шахтеров, или у тех, кто работает во вредных для здоровья цехах.
Только, знаете ли, в знатные люди страны, как бы он там у себя ни
работал, какие бы подвиги не совершал, ему не попасть: не положено.