"Вадим Кожевников. Белая ночь " - читать интересную книгу автора

промышленную страну, можно сказать, в новое государство со всеми удобствами
жизни. Вот за это я и считаю тебя фронтовиком строительства. Только мы
освобождали от фашистов разные государства, а ты здесь строишь свое
государство на пустом месте. Если такое до тебя доходит, пружинка рабочая в
тебе будет туго закручена. И отдача от тебя будет соответствовать делу.
Но как бы авторитетно, убедительно и душевно ни рассуждал Ползунков,
водители транспортной колонны уважали его не за эту риторику, а за его
личное рабочее усердие, которое он проявлял при любых работах, будь то
ремонт машины, погрузка, разгрузка. Он всегда вел головную машину и сам
отправлялся на разведку новой трассы. И если какая-нибудь машина в пути
выходила из строя, Ползунков, облекшись в доху, оставался в одиночестве
сторожить ее, пока не придет ремонтная летучка. Утверждал, что побыть одному
даже полезно для всяких мыслей про свою собственную жизнь, более чем
наполовину уже прожитую.
То, что Алена Ивановна каждый раз как бы светилась, завидя Ползункова,
он относил к ее чувствительности и благодарности за то, что он дал согласие
зачислить Алену Ивановну в свою колонну, но не более.
Труд водителя в Заполярье тяжелый, нервный, вести машину по зимнику все
равно, как в штормовую погоду выходить моряку в море, кротким, смирным и
слабосильным - не по духу. Так что народ в его колонне был дерзкий,
самолюбивый, строптивый, самоуверенный, дефицитный по своим специальностям,
командовать им было очень не просто.
Но вот если обстановка на маршруте складывалась особо трудной, обычно
благодушный к людям Ползунков обретал такую железную властность и так
повелительно отдавал приказания, что не нужно было обладать особым
воображением, чтобы представить себе, как он вел себя в бою на огневой
позиции, и что бойцы побаивались его так же, как теперь водители. Лицо у
Ползункова в эти моменты приобретало недвижность каменного изваяния, взгляд
становился нелюдимым, слова он произносил отрывисто и, будто не узнавая
своих водителей, обращался к ним строго и отчужденно, на "вы".
И даже самые задиристые, такие, как Феликс Фенькин, покорялись
безропотно всевластной воле, исходившей от Ползункова, становившегося как бы
на голову выше оттого, что он ходил вдоль машин строевым шагом и, отдавая
приказание, принимал стойку "смирно", держа руки по швам, и весь
вытягивался.
Но когда потом Егору Ефимовичу водители рассказывали, как он их
по-фронтовому приструнивал, Ползунков недоверчиво улыбался и говорил
извиняющимся тоном:
- Да ну! Это почему же по-генеральски. Генералы к рядовым всегда у нас
вежливыми были. И на огневой я людей уважал и на них не раздражался, чтобы
на "вы" обзывать. Да и вообще на гражданской службе командовать не положено.
Указывать надо, это точно. А еще лучше - советовать. Вот я, выходит, и
советовал. А между командой и советом разница. Команда - исполняй
безоговорочно. А когда старший советует, можно и от себя чего-нибудь
сообразить по ходу дела. - И добавлял: - Но, конечно, без промедления
соображать надо. А если не получается с собственным соображением, без
команды не обойтись и на гражданке тоже.
На сей раз ужин в вагончике проходил в мрачном молчании. Водители
молчали, потому что не хотели выдавать своего беспокойства о том, как
удастся поднять грузы со льда на машины. Они считали решение Ползункова -