"Михаил Эммануилович Козаков. Абрам Нашатырь, содержатель гостиницы " - читать интересную книгу авторамузыкантам, скрипач Турба.
И он дернул озлобленно вынесенной кверху костью плеча. - Русскому человеку, когда пьян, совсем нельзя петь: после песни ему всегда хочется смерти. И музыканты оборвали песню шумом редко исполняемого ими военного марша. Рыжий виолончелист широко размахивал басящим смычком. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ...Там, где раньше пил с двумя проститутками конский барышник, почти у самого пианино, сидели теперь трое людей: двое мужчин и одна женщина. На их столике не было ни одной бутылки (они ели только горячие сосиски), и молчаливо расхаживавший по залу Абрам Нашатырь мог бы быть недоволен этими трезвыми невыгодными посетителями и поручил бы Марфе Васильевне попросить их не занимать долго столика, если бы не знал, кто за ним сидит. Эти трое только сегодня заняли два наилучших номера в "Якоре", и Абрам Нашатырь, просматривая их паспорта, прочел в них те же три фамилии, которые вот уже целую неделю выцветшими на солнце большими, красными буквами афиш извещали всех жителей Булынчуга о завтрашнем интересном концерте. Эти трое были московские артисты. Один из них - бритый, с темными, большими зрачками, с густой волной седых полос - ел медленней остальных, часто откидываясь на спинку стула и обводя неторопливым и внимательным взглядом посетителей "Марфы". Иногда он наклонялся к своим спутникам, короткими и меткими фразами Ивановна слышала его приятный грудной голос, слегка протяжные, но круглые, как кольца, сочно произносимые слова. Второй из артистов - худощавый, со смуглым, цыганского типа лицом и курчавой узкой головой, - оживленно и часто смеясь, разговаривал со своей молодой и красивой спутницей, называя ее на "ты" и "Элен", и Елене Ивановне было почему-то приятно, что у этой красивой артистки и у нее - одно и то же имя. В антракте рыжий виолончелист наклонился к пианино и прогудел: - Если я кому-нибудь завидую в этом... заведении, так вот этим троим. У них жизнь в прислугах ходит! И можешь сколько угодно шуметь, а они твой крик своей тишиной покроют... У них шум в жизни особенный!... Образованные, конечно: не то, что мы с вами! Исаак Моисеевич устало пожал плечами: даже и ему сегодняшний вечер отдавил плечи непосильным грузом. Тусклое и серое, как известь, лицо Елены Ивановны покрылось вдруг минутными лишаями краски: о, как возненавидела она сейчас рыжего виолончелиста, видевшего в ней только тапершу в этом душном кафе!... О, будь проклят сегодняшний тяжелый и жестокий вечер!... И когда она услышала за своей спиной мягкое и чуть тоскливое: - Ici tout le monde boit et se rejouit, mais je vois ici seulement des visages tristes et malheu-reux!... - она вдруг обернулась и, дрожа всем телом, запинаясь, сказала: - Mais ici il у a des fiers, fiers dans leurs souf-frances!... - О-о-ох!... - изумленно вскрикнул изумленный виолончелист. Он был |
|
|