"Михаил Эммануилович Козаков. Абрам Нашатырь, содержатель гостиницы " - читать интересную книгу автора Спустившись вниз, она натолкнулась на сцену с попутаем.
- Убийцы... убийцы... - повторяла она, забыв уже на минуту свое горе, но никто не слышал ее слов. - Платить... а?... - тихо бормотал пьяный барышник, схваченный за руку Марфой Васильевной. - Плачу! Вдруг вырвал он руку и крепко ударил ею по столу. - Сколько... а?... Плачу!... И он быстро, с ожесточением, начал выбрасывать из кармана бумажки, и одну из них, упавшую на пол, подняла украдкой и спрятала за чулок оставшаяся сидеть за столом проститутка. - Довольно?... плачу!... Половину жеребца своего уплачу... На! Нa! На! - бросал он Марфе Васильевне мятые бумажки, - тут тебе и за кофе... на!... И за пиво... и за пирожки... и за смерть птицы... на!... Он, расталкивая присутствующих, направился к двери. За ним поднялась и проститутка. - Прощай, честна компания! Где парень... где парень тот? Одолел он меня... Но парня уже не было в зале. ...Многие уходили из кафе, но их место занимали другие, загнанные сюда упавшим на город ночным тяжелым дождем, перешедшим на время в раскатистую короткую грозу. Ветер бросал в окна крутые потоки воды, и казалось, что вот-вот прорвут они тонкую похрустывающую пленку захлебнувшегося стекла. - Как ярмарка, так завсегда дождь... - сказал кто-то за столиком. - Уж замечайте: как Спас, так и льет сверху. А говорят еще - Бога нету! А?... стекле электрических лампочек. И пока была гроза, - люди заметно притихли, и медленно, нерешительно текло пиво в слегка подпрыгивающие при ударах грома стаканы. И не решался Турба взять с пианино свою исправленную уже скрипку. Но вот гром сменился только глухим, шедшим издалека басистым ворчаньем, а потоки дождя - мелкой бессильной слюной, и хлынуло опять по залу, оживленно и радостно, десятком голосов: - Кофе... десяток пирожных!... - Пива три!... - Пять мороженого... - Маэстро, вдарь раз!... И кто- то, -молчавший и ежившийся во время грозы и нерешительно улыбавшийся соседям и вздрагивавший при каждом ударе грома, - сказал теперь громко, с сухим и вьющимся, как стружки, смешком, словно только теперь услышал чьи-то недавние слова про спасскую ярмарку и Бога: - Хэ-хэ... Боженька и есть неприличие и один мираж несущественный. И не Спас, как по старому режим-с, а число девятнадцатое-с новым стилем! И он ущипнул выше колена подававшую ему кофе молоденькую кельнершу. - Музыку!... Музыку!... - шумели за столиками. И чей-то - уже женский - голос вдруг затянул: На окраине где-то города Я в убогой семье родила-а-ась... Лет пятнадцати, горемычная, На кирпичный завод наняла-ась... - Не буду играть того, что поют! - вспыхнул вдруг, повернувшись к |
|
|