"Михаил Эммануилович Козаков. Абрам Нашатырь, содержатель гостиницы " - читать интересную книгу автора

- Нёма... а, Нёма? Сколько женщин в ночь ты можешь?... Нагое и грубое
слово громко упало с опьяневших уст Абрама Нашатыря.
- Сколько, мой дорогой свистунчик? А я могу хоть двадцать; что ты
скажешь про своего брата, Нёма?...
Он с коротким и сухим смешком, походившим на дребезжащее щелканье
жести, самодовольно толкнул брата пальцем под ребра.
Для сегодняшнего глухого состязания с Нёмой это было последним - и как
казалось самому - самым крутым и верным ударом по брату, очевидно
уступавшему плотской силе крепкого и жилистого, как отвердевший узел
пароходного каната, тела уверенного в себе Абрама Нашатыря.
И второй раз с почти нескрываемой радостью серое стекло глаз его
скользнуло, точно проверяя напряженную мысль, по мертво торчащему обрубку
Нёминой ноги: какая уж женщина может пожелать калеку!...
- Хе-хе-хе-хе... - жестью смеялся опьяневший заметно голос Абрама
Нашатыря.
- Абрам, - усмехнулся младший брат, - Абрам! Я, Нёма, обещаю тебе, что
не трону первый твоей содержанки, так зачем же ты маклеруешь передо мной
своей старой ширинкой?!
И иссиня- розовое лицо его фыркнуло громким смехом, и подвижный,
нервный, как кольцо червей, рот глядел на Абрама Нашатыря насмешливо
хохочущей дырой...
Может быть, Абрам Натанович ударил бы сейчас издевавшегося над ним
брата, - уже дернулась горячая рука, - но в этот момент вошла дочь, Розочка,
и позвала Нему к себе в комнату. У нее был час свободного времени, когда
обедавшая внизу, в кафе, Елена Ивановна могла одновременно присмотреть и за
буфетной стойкой.
Они присели на Розочкину кровать (на рядом стоящую - Елены Ивановны -
Нёма положил свои костыли), и опять племянница рассматривала цветные дядины
афишки и выслушивала его правду и неправду о пятилетних скитаниях цирковым
актером.
- Ой, как интересно, как интересно!... - поминутно прерывала она его
восклицаниями.
И только чуть застенчиво мигали ее влажные карие глаза, когда дядя
посреди своего рассказа вдруг крепко обнимал ее, прижимал к себе и целовал -
сначала голову, а потом щеки и губы - длинно и ласково: "У, ты моя
хорошенькая Розочка!..."
Ее никто еще никогда не целовал из мужчин, и эта неожиданная и частая
ласка, обдававшая все лицо остро-теплым запахом спирта, заставляла
краснеть - как сама чувствовала - все тело под легким ситцем летней одежды.
- У... ты - настоящая розочка... - ласково улыбался Нёма. - Ты -
огурчик!...
Слегка охмелевший и возбужденный сегодняшним своим успехом, Нёма точно
начал забывать, что сидит с ним рядом родная племянница, "маленькая
Розочка", которую помнил всегда пухленьким ребенком: поцелуи его становились
упруги, а рука, обнимавшая девушку, тверже... Иногда он отодвигался от нее,
словно хотел получше разглядеть слушавшую его с любопытством Розочку. И
мозаичным, слегка воспаленным глазам приятны были слегка вспухшие теперь
губы, толстая, растрепавшаяся девичья коса, плотно вынесенная вперед крутым
валуном грудь.
- Розочка, - сказал он вдруг, - я такой несчастный, если б ты только