"Василий Павлович Козаченко. Яринка Калиновская (Повесть про войну)" - читать интересную книгу автора

какая-то неприятная, промозглая сырость пронизывала до костей. Несколько
часов неподвижности после тяжелого и долгого пути по грязи давали себя
знать. Яринка подумала, что так, сидя под холодной стеной на сильном
сквозняке, можно и замерзнуть, но не шевельнулась. Кто-то рядом застонал,
затем хрипло и негромко выругался. Вокруг слышались шорох перетертой
соломы, возня, стон и тихое бормотанье многих людей, сгрудившихся в темном
коровнике. Воздух, несмотря на выломанную крышу, выбитые окна и двери, был
тяжелый.
Яринка тихо потянулась туда, где должны быть двери. Вдохнув холодного
воздуха, насыщенного запахом оттаивающей земли, вздохнула.
Какой родной и какой далекий, почти воображаемый запах! Так, словно бы
никогда в жизни и не было ни этого запаха, ни вербовых пушистых почек, ни
терпкой, приятной горечи калины на губах, ни веточек орешника с бусинками
бледно-зеленых, словно пудрой осыпанных, сережек.
Возле ворот в густой темноте и потому, казалось, гдето далеко-далеко
тускло светился керосиновый или карбидный фонарик и гомонили люди. Потом,
громче, послышалось какое-то немецкое слово и за ним, как треск сухой
ветки, выстрел. Наверное, так, от ночной скуки.
Потому что сразу за ним все покрыл зычный, но какойто словно деланный
смех нескольких охранников.
Думы об отце не покидали Яринку. Потом вспомнились лес, осокори вокруг
подворья, заросшее ярко-зеленым мхом, долбленое корыто возле колодца,
длинный, темный сарай, полный запахами меда, вощины, лежалых груш и прелых
листьев. И те немцы, первые немецкие вояки, которых она в своей жизни
увидела на собственном подворье, после тога как Федя Кравчук отослал ее из
Скального домой и наказал ждать условленного сигнала.
Впрочем, были они, эти висельники, просто веселые молодые парни в чужой
ненавистной униформе, с чужим оружием в руках. Сначала, как только подошли
к двору, вели себя довольно сдержанно, осмотрительно и настороженно.
Они приехали на мотоциклах, с грохотом, треском и беспорядочной
стрельбой. Троих с пулеметом оставили у ворот, четверых с автоматами
поставили за осокорями со стороны леса, а еще трое, тоже с автоматами
наготове, зашли на подворье. Один просто так, будто от нечего делать, дал
очередь из автомата в воздух над хатой и что-то крикнул.
Увидев немцев, отец заметно побледнел, но вышел во двор. Бабушка Агафья
перепугалась насмерть, как оцепенела на лавке у печки, так и не поднялась.
Только время or времени что-то шептала побелевшими губами и часто
крестилась непослушными, дрожащими руками.
Яринка же, удивляясь сама себе, никакого страха не почувствовала и
направилась к дверям вслед за отцом.
Он было запретил ей выходить, однако Яринка не послушалась. Вышла и
остановилась, подперев плечом косяк наружных дверей. Молча и пристально
следила за пришельцами и совсем не чувствовала страха, а лишь ощущала
какую-то странную душевную пустоту и что-то холодное, чужое,
дико-ненужное, что внезапно ворвалось неведомо откуда на родное подворье и
убило - словно ранний мороз свежий цветок - все, что было до этого своим,
близким, родным и самым дорогим. И может, самым мучительным из всего, что
она почувствовала в то мгновение, было сознание своего горького,
отчаянного бессилия, которого не принимало и против которого протестовало
все ее существо.