"Дидье ван Ковелер. Запредельная жизнь " - читать интересную книгу автора

избирательную память, то пытку - если меня пытают - еще можно вынести. Или
это еще цветочки? Господи Боже, кто бы Ты ни был, Тот, во имя Которого меня
крестили, или Другой, избавь меня от полного беспамятства, от потери
личности и ее окружения, от пустоты. Теперь-то я знаю, что именно этого
боюсь больше смерти.
Я не хочу совсем исчезнуть. Эта желтая дымка, поначалу показавшаяся мне
такой уютной, теперь вдруг превратилась в удушливую клоаку, каменный мешок.
Я согласен снова плыть против течения, снова ухватить нить своей жизни,
согласен проштудировать все входящие в программу воспоминания, как будто
готовлюсь к какому-то экзамену.
Ну вот - что-то вырисовывается, туман редеет и уступает место интерьеру
магазина. Я снова в левой витрине, там же, где был, когда меня позвала
Фабьена. Может, я совершил скачок во времени и эпизод с приводными ремнями,
длившийся около часа, ужался? Как бы не так. Мадемуазель Туссен стоит на
другой стороне улицы, повелительно потрясая сложенным зонтиком - пытается
остановить поток едущих на зеленый свет машин. Я не только не сократил сцену
и не обошел ее стороной, а, наоборот, угодил к самому началу, к той точке,
от которой еще недавно так отбрыкивался. Ничего, главное - все-таки
вернулся. С тех пор как Фабьена отказалась от мысли приохотить меня к
скобяному делу, она требовала от меня только одного - физического
присутствия, а то мало ли какие пойдут разговоры. Поэтому я демонстрируюсь.
Раз в неделю переоформляю витрину. Прохожие видят меня за работой - я занят
делом, соответствую своему положению, продолжаю семейные традиции; они
здороваются, я отвечаю. К Рождеству я усыпаю витрину снегом, к Пасхе украшаю
яйцами, к Сретенью - блинами, к 8 мая - игрушечными танками. И каждый год
получаю первый приз от коммерческого общества нашего района. У меня бывает
"египетская" неделя - с выложенными из банок с краской пирамидами и
рекламными надписями на свитках самоклеящегося "папируса"; "каникулярная"
декада - с пароходами, зонтиками и шашлычницами, расставленными на дюнах из
настоящего песка. Но мне самому больше всего нравится экспозиция ко Дню
отцов. Я раскладываю в витрине дисковые пилы, электрические ножи - хватит,
чтобы вырезать всех любимых домочадцев; этот арсенал наводит несчастных
отцов семейств на мысль о бойне под визг и рокот механических орудий
убийства, о живописных кровавых оргиях среди праздничных гирлянд и
транспарантов с надписями "Поздравляем папочку!".
Возвращаются из школы детишки и останавливаются поглазеть на мое
творчество. Я строю им рожи - они гогочут. Выходит на минутку освободившаяся
от клиентов Фабьена и гонит их тряпкой. Но, едва она скрывается в дверях,
мои зрители прибегают опять. Я надеваю себе на шею деревянное сиденье от
унитаза, показываю руками в садовых перчатках "Мульти-флекс" разных чудищ,
расстреливаю их электродрелью, они целятся в меня пальцами, я падаю, корчусь
под рекламными плакатами на усыпанном бумажными цветами полу и умираю в
страшных муках, на секунду останавливая взгляд случайного прохожего, - дети
же покатываются со смеху. Я так люблю детский смех. Мой сын никогда не
смеется. Он стесняется моего шутовства и всегда отворачивается, проходя мимо
витрин. Если я захожу за ним в школу, он делает вид, что не замечает меня.
И, щадя его чувства, я иду, поотстав на десяток шагов.
Витрину отделяют от магазина зеленые шторы, которые я задергиваю, когда
устраиваю свои представления. Фабьена примерно догадывается о том, что
происходит за ними, и переносит испытание с восхищающим клиентов стоическим