"Дидье ван Ковеларт. Вне себя" - читать интересную книгу автора

линией воздушного метро и трущобами Южного Бруклина. Откуда эта путаница?
Недосмотр или кто-то намеренно лишает меня ориентиров, прошлого, внутренней
логики? Он ведь описывает "Рубинштейн & Кляйн", большой универсальный
магазин напротив станции "50-я улица" линии W, где я работал два месяца,
пока отец не устроил меня в "Натан". В конце концов, мне лучше знать, это
моя жизнь! Я, а не он провел все те годы между Кони-Айлендом и бруклинским
дном: эти исписанные стены над сточной канавой, прицепы-фургоны, размещенные
у домов под коробками кондиционеров, пожарные лестницы, с которых осыпается
ржавчина, когда под ними целуешься, - это моя юность! Кто он такой, этот
неизвестный, чтобы оспаривать мое прошлое, путая имена, места, даты? И если
он делает это намеренно, то зачем?
А моя лаборатория в Йеле, будто бы построенная только в 2001 году? Ну
просто нет слов. Мне, значит, приснились все одиннадцать лет, что я паркую
мой "Форд" напротив Старого кампуса и пешком поднимаюсь под кленами
Хиллхаус-авеню на холм к зданию с вывеской Environmental Science Center? А
прожил я все эти годы, не ведая о том, на лесопилке, женатым на женщине, на
которой никогда не женился?
Но один плюс в трех страницах разоблачений все же есть: если моя
биография - сплошной вздор и вымысел, то такая же фикция тот, кто
обосновался в Париже под моим именем. Пусть утрутся те, кто предпочел
поверить ему, хотя проблемы это не решает: я доказал, что тот Мартин
Харрис - фальшивка, но и сам оказался ненастоящим. По непонятной мне причине
самозванцами объявлены мы оба. Вот только в случайности я не верю: чем, если
не злым умыслом детектива объяснить, что никто - ни в Йеле, ни в Гринвиче -
не опознал меня по фотографии? Вопрос в том, кому понадобилось зачеркнуть
мое существование, стереть факты моей жизни, уничтожить меня в глазах всего
мира, причем уничтожить в двух экземплярах.
Я поднимаю глаза. Вокруг меня молодые люди уписывают "Биг-маки", роняя
корнишоны и листья салата, рассеянными взглядами скользя по типу,
уткнувшемуся в бумаги над остывающей картошкой. Мне надо освободить мозги от
всех воспоминаний, которые теснятся в голове, всплывая в ответ на
опровержения, мешают сосредоточиться, путая мои города и годы... Мне надо
привести их в порядок и отвечать по пунктам. Я переворачиваю первую страницу
и, зажав ручку между большим пальцем и повязкой, начинаю записывать свою
жизнь с детства, как я ее помню, все, от мелких деталей до ключевых событий.
Полчаса спустя я исписал оборотные стороны трех страниц отчета. И если
я все так же уверен в себе по сути, то по форме возникли кое-какие сомнения.
Одна странность сразу бросается в глаза. Я с точностью до мелочей помню
какие-то незначащие вещи, зато вдруг оказалось, что целых три года мне нечем
заполнить. И это не все. Отрабатывая гонорар по полной, детектив в конце
указал дату, которой соответствует сумма государственного долга из моего
сна. 2 октября прошлого года. Эту дату назвала сегодня Лиз, когда я спросил
ее про шрам. А я не могу вспомнить, что было со мной 2 октября. Пробел.
Может быть, это все последствия комы, избыток глютамата гипертрофировал
одни воспоминания в ущерб другим. Или просто что-то забывается от равнодушия
и рутины, в которой все мы погрязаем рано или поздно, даже те, кто считает
себя защищенным от этого своей страстью. Моя страсть к растениям сохранила
мне лишь работоспособность: в плане чувств жизнь у меня не удалась, под
внешним благополучием скрывался банальный крах, плачевный итог, который и
вправду лучше бы забыть.