"Джонс Коуль(Дмитрий Колосов). Кутгар (Атланты #3)" - читать интересную книгу автора

окружил его силовой стеной. Здесь можно было выжить. Но ради чего? Едва я
задался подобным вопросом, как на меня напала апатия. Я сидел на вершине
скалы и лениво размышлял. О чем?
Да ни о чем. Верно, так чувствовал себя Диоген, забившись в бочку -
отойди, ты загораживаешь мне солнце. Сидел и смотрел, как движутся солнца
и приходит ночь.
Ночью я спал. Непременно. Ночью здесь нужно спать. Ночные твари, чья
суть мне непонятна, ориентируются по страху, который рождает бодрствующий
ум. Их столь много, что не всякая силовая стена сможет остановить их
яростный натиск.
Потому ночью я спал. Вставало розовое солнце и наступал новый день.
Точь-в-точь такой, как предыдущие. Леда не возвращалась, и ничто не давало
встряску, в которой я нуждался. Я пытался преломить себя, начать
действовать, но вместо этого вновь и вновь садился на камень и следил за
убегающим к горизонту солнцем - розовым, фиолетовым. А иногда появлялись
белые карлики. Их могло быть два, три и даже четыре. Они походили на луну,
только чуть более яркую. Когда они восходили на небо, ночь бывала коротка
и ночные твари страдали от голода. Примерно раз в три дня я ходил к
источнику напиться воды. Походы за водой были опасны и чуть развлекали
меня, а затем я возвращался и занимал свое место на камне.
Я застывал изваянием, поджав под себя ноги. Игриво посвистывал ветер,
прыгавший по вершинам утесов. Он отличался от того, что был на Земле, был
более тягуч, плавен, а оттого голос его напоминал скорей тихое
перешептывание. Шу-шу, шу-шу - звучали в унисон несколько полуразмытых
тонов. Я вслушивался в их звучание, но не мог уловить ни единой интонации,
кроме монотонного бесконечного шу-шу-у-у-у.
И мне было тоскливо.
Тоска - странное чувство, более человеческое, чем все прочие. Лишь
человеку дано тосковать. Тоску могут испытывать и звери, но это есть
проявление в них человеческого.
Странное ощущение - ты один, совсем один, посреди огромной планеты. И
вокруг нет никого, кому ты мог бы сказать слово. И сердце стискивают
крохотные мышиные лапки, и начинает сосать под ложечкой. Тоска!
Она подобна мельтешению маятника. Право-лево, право-лево - и ничего
кроме этого, и ничего не меняется. И нечему меняться. И незачем. Ровная
голубая полоса от края до края, граничащая с серым. Серое - скука. Сплин.
Совсем по-бодлеровски:

И целый мир для нас одна темница, Где лишь мечта надломленным крылом О
грязный свод упрямо хочет биться, Как нетопырь, в усердии слепом.

Сплин - моя болезнь, но он свойствен скорей зрентшианцу, которому
неведомо, что такое человеческая тоска. Зрентшианец привык к одиночеству,
он не испытывает привязанности ни к дому, ни к свету, ни к живому
существу. В этом его сила, в этом его боль. Боль, которая больше, чем
сила. И здесь ничего не исправить.
Зрентшианец обречен оставаться зрентшианцем, он не может ни отречься,
ни изменить. Зато он не ведает, что значит тоска и одиночество. Ему вполне
хватает собственного общества, чтобы не чувствовать себя одиноким. Он
интересен себе, он ищет в себе неразгаданные тайны. А их великое