"Борис Акимович Костин. Скобелев " - читать интересную книгу автора

сумасшедший, этот юноша!" Конечно, речь идет вовсе не об искалеченной
психике, а об особенностях характера, уже в ранние годы проявившихся у
Скобелева. Он, по свидетельству Ж. Адам, "возмущался, еще с детства, против
общепринятых правил". Попытка экспрессивной француженки представить
Скобелева бунтарем не имеет оснований. Но то, что в его натуре уже в юном
возрасте вызревал протест против схоластики, казенщины, оторванности знаний
от реальной действительности, сомнению не подлежит. Утвердительно можно
сказать, что из всех предметов обучения Скобелев с особым старанием и
дотошностью штудировал историю. Истину, высказанную еще Цицероном: "Не
знать, что было до того, как ты родился, значит навсегда остаться ребенком",
Скобелев отстаивал горячо и настойчиво на протяжении всей жизни.
Тонкий психолог Жирарде, прекрасно осведомленный об атмосфере, царившей
в семье Скобелевых, где понятия "долг" и "честь" были главенствующими, с
особым тактом воспитывал в юноше чувство ответственности за судьбу
Отечества. Поразительно, но именно француз больше всех преуспел в
гражданском воспитании будущей славы России. Жирарде настолько привязался к
своему питомцу, что по истечении срока обучения Михаила в пансионе без
раздумий сдал дела и выехал вместе с ним в Петербург. Разросшаяся к тому
времени семья воспитанника приняла Жирарде с истинно скобелевским радушием и
гостеприимством. На предложение Ольги Николаевны стать домашним учителем
Жирарде не посмел ответить отказом.
Какой оказалась встреча Скобелева с родиной? Ведь он покинул ее
мальчиком, а возвратился юношей. Изысканное воспитание и великолепное
образование, да и сам Париж, законодатель мод и нравов, вполне могли
сотворить натуру инфантильную и беззаботную. Чего греха таить, на многих
сверстников Михаила столица Франции действовала завораживающе. На Россию они
взирали, словно в кривое зеркало. Европеизированные юноши из общества,
чувственно чмокавшие губами при воспоминании о времени, проведенном вне
России, сыпали французскими и немецкими фразами и пренебрежительно фыркали
при одном только упоминании мест, откуда вышли родом. Таким ли был Скобелев?
Без сомнения, нет.
Однако было бы наивно представлять юного Скобелева эдаким сухарем,
который равнодушно воспринимал жизнь на Западе. Да, он впитывал знания
словно губка, восхищался открытостью иностранцев, но и подмечал их
надменность, видел и пороки бытия. Вероятно, уже тогда в Скобелеве
зародилось умение сравнивать и сопоставлять российскую действительность с
той, с которой он сталкивался в течение пяти лет.
Казалось бы, такое сравнение складывалось не в пользу российских
реалий. Но нет! Воспоминания о Скобелеве свидетельствуют, что он был не
лишен сентиментальности, и как только хандра одолевала его, спешил в милое
его сердцу Спасское. Будучи за границей, он грезил о роскошных кудрявых
липах, девичьим хороводом окружавших имение, о величественном, то
задумчивом, то разливистом звоне колоколов, о волшебном запахе ладана, в
который, казалось, погружался этот дивный российский уголок в престольные
праздники. Предполагал ли он тогда, что до боли знакомая пыльная рязанская
дорога приведет его в Спасское к вечному пристанищу? О набожности Скобелева
неизвестно ничего. Святые для любого православного христианина слова
"Господь Бог, Иисус Христос, Святой Дух" он старательно обходил как в речи,
так и на письме. Но считать Скобелева откровенным безбожником было бы
заблуждением. Судя по его разрозненным высказываниям, он основательно знал