"Любовь Тимофеевна Космодемьянская. Повесть о Зое и Шуре (про войну)" - читать интересную книгу автора

только плакать, кричать и мешать старшим. Это неправда. Я была уверена, что
узнаю свою девочку из тысячи новорожденных, что у нее особенное выражение
лица, глаз, свой, не похожий на других голос. Я могла бы, кажется, часами -
было бы только время! - смотреть, как она спит, как сонная вытаскивает
ручонку из одеяла, в которое я ее туго завернула, как открывает глаза и
пристально смотрит прямо перед собою из-под длинных густых ресниц.
А потом - это было удивительно! - каждый день стал приносить с собой
что-то новое, и я поняла, что ребенок действительно растет и меняется "не по
дням, а по часам". Вот девочка стала даже среди самого громкого плача
умолкать, услышав чей-нибудь голос. Вот стала улавливать и тихий звук, и
поворачивать голову на тиканье часов. Вот начала переводить взгляд с отца на
меня, с меня на бабушку или на "дядю Федю" (так мы после рождения Зои стали
шутя называть двенадцатилетнего брата Анатолия Петровича). Пришел день,
когда дочка стала узнавать меня - это был хороший, радостный день, он
запомнился мне навсегда. Я наклонилась над люлькой. Зоя посмотрела на меня
внимательно, подумала и вдруг улыбнулась. Меня все уверяли, будто улыбка эта
бессмысленная, будто дети в этом возрасте улыбаются всем без разбору, но
я-то знала, что это не так!
Зоя была очень маленькая. Я ее часто купала - в деревне говорили, что
от купанья ребенок будет расти быстрее. Она много бывала на воздухе и,
несмотря на то что приближалась зима, спала на улице с открытым личиком. На
руки мы ее попусту не брали - так советовали и моя мать, и свекровь Лидия
Федоровна: чтоб девочка не разбаловалась. Я послушно следовала этому совету,
и, может быть, именно поэтому Зоя крепко спала по ночам, не требуя, чтобы ее
укачивали или носили на руках. Она росла очень спокойной и тихой. Иногда к
ней подходил "дядя Федя" и, стоя над люлькой, упрашивал: "Зоенька, скажи:
дя-дя! Дай! Ну, говори же: ма-ма! Ба-ба!"
Его ученица широко улыбалась и лепетала что-то совсем не то. Но через
некоторое время она и в самом деле стала повторять, сперва неуверенно, а
потом все тверже: "дядя", "мама"... Помню, следующим ее словом после "мама"
и "папа" было странное слово "ап". Она стояла на полу, совсем крошечная,
потом вдруг приподнялась на цыпочки и сказала: "Ап!" Как мы после
догадались, это означало: "Возьми меня на руки!"


ГОРЬКАЯ ВЕСТЬ

Стояла зима, такая жестокая и морозная, какой не помнили старики. В
моей памяти этот январь остался леденяще холодным и темным: так изменилось и
потемнело все вокруг, когда мы узнали, что умер Владимир Ильич. Ведь он был
для нас не только вождь, великий, необыкновенный человек. Нет, он был словно
близкий друг и советчик для каждого; все, что происходило в нашем селе, у
нас дома, было связано с ним, все шло от него - так понимали и чувствовали
все.
Прежде у нас было всего две школы, а теперь их больше десяти - это
сделал Ленин. Прежде бедно и голодно жил народ, а теперь он поднялся на
ноги, окреп, зажил совсем по-другому, - кого же, как не Ленина, благодарить
нам за это? Появилось кино. Учителя, врачи и агрономы беседовали с
крестьянами, читали им лекции: полно народу было в избе-читальне и в
Народном доме. Быстро росло село, светлее и радостнее становилась жизнь. Кто