"Любовь Тимофеевна Космодемьянская. Повесть о Зое и Шуре (про войну)" - читать интересную книгу автора

Помню, как радовались они первому снегу: без устали играли в снежки;
точно в сене, кувыркались в мягких, пушистых сугробах, которые разом выросли
вокруг дома; вылепили большую, выше Зои ростом, снежную бабу. Я с трудом
дозвалась их к обеду - они пришли румяные, разгоряченные, усталые и с
небывалым аппетитом накинулись на кашу с молоком и черный хлеб.
Мы купили ребятам теплые пимы, Анатолий Петрович смастерил отличные
салазки, и каждый день Зоя с Шурой подолгу катались: то возили друг друга,
то садились вдвоем - Зоя впереди, Шура сзади, ухватившись за сестру толстыми
короткими руками в красных варежках, - и во весь дух летели с горы.
Целый день мы с мужем были заняты. По утрам, уходя из дому, я
наставляла Зою:
- Не забудь: каша в печке, молоко в крынке. Следи, чтоб Шура вел себя
хорошо. Пускай не садится за стол, а то упадет, расшибется, станет плакать.
Будьте умными, играйте и не ссорьтесь.
И вечером, когда мы возвращались из школы, Зоя встречала нас словами:
- У нас все хорошо, мы были умными!
В комнате - полнейший беспорядок, зато лица у детей такие веселые и
довольные, что не хватает духу бранить их. Из стульев сооружен двухэтажный
дом, какие-то ящички и коробочки нагромождены друг на друга, все это
завешено одеялом. В самых неподходящих местах попадаются самые неожиданные
вещи: я едва не наступаю на зеркальце, перед которым всегда бреется Анатолий
Петрович, а он через минуту спотыкается о перевернутый чугунок. Посреди
комнаты - нехитрые ребячьи игрушки: оловянный солдатик, лошадка на колесах с
наполовину оторванной гривой, однорукая кукла, какие-то бумажки, тряпочки,
чурбачки, тут же чашки и тарелка.
- Сегодня мы ничего не разбили и не пролили, - докладывает Зоя. -
Только Шура опять расцарапал Манюшке обе щеки, она немножко поплакала, а я
угостила ее вареньем, и она замолчала. Мам, ты скажи Шуре - пусть больше не
дерется, а то мы с ним играть не будем.
Шура, который и вправду растет забиякой, смотрит на меня виновато.
- Я не буду больше... Это я ее нечаянно поцарапал, - говорит он без
особой уверенности.
Долгие вечера мы проводили все вместе, вокруг стола или возле печки,
где жарко и весело трещал огонь. Хорошие это были вечера! Надо сказать, что
и эти часы мы не могли целиком отдавать детям: у меня, а особенно у Анатолия
Петровича, оставалось на вечер еще много дел. И слово "работа" рано стало
понятным для наших ребят:
- Мама работает... Папа работает...
Это значит: полная тишина, которую нельзя нарушить ни вопросом, ни
ссорой, ни стуком и беготней. Иногда дети забирались под стол и тихо играли
там - их часами не было слышно. Как когда-то в Соловьянке, за окном завывала
метель, свистела в ветвях густой сосны, росшей у самого дома, уныло и
жалобно пело что-то в трубе... Но в Соловьянке я была одна, а тут рядом
сидел Анатолий Петрович, сосредоточенно склонившись над книгой или проверяя
ученические тетради, тихонько копошились и шептались Зоя и Шура, и нам было
хорошо и тепло всем вместе.
Много лет спустя, уже став школьниками, мои ребята любили вспоминать
эти вечера в далеком сибирском селе. Правда, Шура в пору нашей жизни в
Шиткине был слишком мал - ему было всего четыре с половиной года, - и
воспоминания его сливались во что-то смутное, хотя и приятное. Но в Зоиной