"Огюстен Кошен. Малый народ и революция (Сборник статей об истоках Французской революции) " - читать интересную книгу автора

не Ренан; это ее Вольтер, Вольтер, обладающий большими знаниями, большей
честью, но меньшим остроумием. А вслед за Тэном в оскверненный храм
ворвалась толпа ученых, переворошили, собрали и описали кусочки божества с
такой же непочтительностью; но и они тоже ничего не поняли.
Но кумир остался на земле. Тезис защиты выпутывается из официозных
актов "патриотизма". Он приспосабливается еще к официальным актам, по
крайней мере, при правлении патриотов. Но фактические вопросы, правда факта,
эти "происшествия", эти случайности, для которых г-ну Олару не хватает
презрения, убивают его. Он слишком хрупок, чтобы выдержать такую тяжесть, и
доказательством тому служит то усердие, с каким г-н Олар пытается его от
этой тяжести освободить.
И именно вся работа Тэна, огромная и озадачивающая правда факта, была
направлена на то, чтобы взвалить на тезис защиты это обвинение. Факты,
извлеченные из местных историй, которые


210

не читаны; из мемуаров, где есть столько других фактов; из монографий,
написанных о другом; из архивных карточек, наконец, где они дремали в
течение ста лет; Тэн собирает их повсюду - вот и весь его метод;
классифицирует их по "психологическим" семействам - вот и вся его система;
сжато и энергично излагает их, и это, в основном, за исключением нескольких
ослепительных вспышек ярости, - все его красноречие; и бросает их публике
такими, какие они есть в истории, к изумлению читателей и к великому
прискорбию сторонников защитительной истории, которую они поражают, как
булыжники - хрупкий прибор.
В подобном случае остается лишь одно: любой ценой извлечь и раздробить
этот камень. Это нельзя стерпеть, как патетические проклятия, как горестные
оговорки какого-нибудь либерального историка, это нельзя незаметно отправить
в мусорную корзину, как находки какого-нибудь провинциального ученого. Надо
прибегнуть к крутым мерам - и г-н Олар посвящает себя этому. Он взял мотыгу
и заступ и принялся за дело, проверяя и опровергая факт за фактом, - и само
это отчаянное решение уже доказывает значительность затронутых интересов:
ибо надо признать, что сам по себе этот прием достоин сожаления и как будто
пытается привить у нас, после трехсотлетней эпохи учтивости, несколько
грубые нравы немецких гуманистов XV века. Если бы ему стали подражать, он бы
мог попытаться остановить исторический прогресс. Надо ли говорить, что эта
исключительно негативная критика абсолютно бесплодна, что историческая
истина ничего не выигрывает от подсчета ошибок историков и что единственный
способ успешно опровергнуть чужое творение - это написать лучше?


211

Но, в конце концов, эта книга не есть, как часто говорят, проявление
чьей-то единичной злобы; это не случай, не "происшествие" в
историко-революционной науке. Это работа скорее некоей школы и некоей
позиции, чем одного человека; она должна была появиться и появилась в свое
время, означая апогей кризиса, который средние дарования продлили бы еще на