"Виталий Коротич. Не бывает прошедшего времени " - читать интересную книгу автора

из Франции в двадцать четыре часа, если усмотрят в ваших действиях прямую
политическую пропаганду. А у вас, как я понимаю, дела здесь.
Я пожал плечами и ничего не ответил.
- Надо любить животных, - сказал Анри. - Собаки достойны любви больше,
чем люди. Неподалеку от "Макс Резиданс", вы, конечно, обратили внимание, на
площади установлен памятник великому ученому Луи Пастеру. Обратите внимание:
вокруг Пастера стоят не только каменные люди, но также благодарные ему
каменные коровы и каменная овца, а Пастер тянется именно к корове. Он еще не
так стар на памятнике, но тянется даже не к женщине, а все-таки к корове.
Непременно присмотритесь. Понимаете, овцы, коровы и собаки не знают, что они
умрут, а люди знают, и поэтому они никогда не будут так надежно счастливы.
Прав ли я?
Анри подбросил на ладони мой ключ с круглой синей биркой, по которой
извивалась вызолоченная надпись "Гостиница Макс Резиданс, Париж". На обороте
таблички был выгравирован номер моей комнаты: 41.
"Макс Резиданс" расположена в старом, начала века, семиэтажном доме,
погруженном в проулок, куда автомобили почти не заезжают. Наверное, за этот
покой надлежало платить дополнительно - номера в отеле были недешевы.
Небольшой бар, где могли подать пиво, выпивку покрепче или сварить кофе,
старые шкафы у стен, где за толстым стеклом тускло поблескивали чайные
сервизы прошлых столетий, - все это вводило в меланхоличность тех, кто
поселился в гостинице "для порядочных людей". Портье-философ завершал образ.
Я прошелся взглядом по обоям своего номера; они повыцвели от яркого
парижского солнца, особенно напротив окна, но на них все еще можно было
разглядеть зелено-розовую лужайку, где странным образом разрослись ромашки,
пионы и маргаритки. Обои были наклеены и вверху: вместо обычных для старой
гостиницы трещин на потолке я мог со своего ложа наблюдать все ту же
лужайку, где среди цветов разгуливали неторопливые мухи, не удостаивая меня
вниманием.
В номере были развешаны немолодые зеркала с потрескавшейся амальгамой,
возможно, ровесники суровых мадам и месье, выглядывающих из коричневых рам в
гостиничном коридоре. Мадам и месье недвусмысленно давали понять, что, какие
бы слухи о парижской жизни ни доходили до нас с вами, именно в этой
гостинице никакое легкомыслие не поощряется и даже ущипнуть коридорную
неприлично. Впрочем, обе дежурные, сменяющие друг дружку на моем этаже, на
игривые мысли наводить не могли: средних лет полноватая негритянка и
вертлявая дамочка, которую все звали Жанной. Если уж суровые портреты
опасались за мою нравственность, им следовало бы испортить телевизор,
который по трем каналам показывал такое, будто был он окном, прорубленным в
края, запретные для несовершеннолетних.
Странно, но даже в своей комнате я ощущал, как звуки лифта, изображения
в телевизоре формировали временной фон, от которого отель как бы и защищал
своими шкафами, обоями и портретами в коричневых рамах. Времена сочетались и
на утреннем подносе, где коридорная оставляла вместе с кофе, булочкой,
джемом и молоком свежий номер газеты "Фигаро" - так сказать, комплексный
завтрак.
Эта гостиница пережила обе мировые войны. Остается все меньше людей,
которые оказались в состоянии выдержать столько; скоро лишь камни останутся
свидетелями катастроф, случившихся в первой половине двадцатого века. Тем
более необходимо написать книги и снять кино о том, как удалось сохранить