"Виталий Коротич. Не бывает прошедшего времени " - читать интересную книгу автора

До чего же бывают четки воспоминания детства! С ними врастают в душу и
мозг все беззащитности, преодоленные и не преодоленные до сих пор, все
радости начала жизни, все беды, сколько чего было, столько и запомнилось. В
памяти сохранился каждый детский смех, каким бы он ни был.
Как-то мы расхохотались одновременно с Виктором. Это было в тот раз,
когда фашистский солдат углядел в нашей с моим приятелем смуглости примету,
свойственную народам, подлежащим немедленному уничтожению, - евреям, цыганам
и так далее. Солдат аккуратно, кончиками пальцев, взял нас за воротники,
легонько встряхнул и сказал, указывая прямо перед собой, два слова: "юде" и
"шнель". Каждое из этих слов было убийственным, а вместе они вообще не
дарили никакой надежды. Солдат не хватался за карабин, не интересовался
хлеборобской генеалогией моих предков с Черкасщины, все ему было понятно,
как бывает попятно человеку, знающему свое превосходство в силе и желающему
развлечься за счет оного превосходства. Солдат не хватался за карабин, не
угрожал, он высился, будто Гулливер на иллюстрации, расставив огромные ноги
и растопырив руки, наверняка зная, что никуда мы не денемся. Время от
времени он грозно кивал, указывая перед собой, и повторял все те же
магические слова, пропитанные смертью, - "юде" и "шнель".
Мы с Виктором даже не кричали.
Несколько человек остановились поблизости, будто на шлагбаум наткнулись
(с тех пор это иногда повторялось, и в трудные минуты опять рядом
оказывалось больше любопытных, чем желающих помочь.) Разведя руки, солдат
представил нас, как шпрехшталмейстер в цирке, сказав "юде" и указав на нас,
а затем "шнель" и указав вперед.
- Витя, Вова, снимите штаны и покажите немцу, что там у вас! - -
крикнул нам шутник Колька, живший неведомо где, но все время проводивший во
дворе у нас. - Он же, дурак, принял вас за жидов...
Колька на всякий случай нырнул в ближайший подъезд, так как на слове
"жиды" солдат согласно кивнул, а затем потянулся к карабину.
Неизвестно, на что рассчитывая, мы с Виктором двинулись в направлении,
указанном солдатом. Начиналась осень сорок третьего года, и звуки не столь
уж далекой канонады долетали до Киева. Мы шли, слушая орудийные залпы, четко
понимая, сколь многое изменится в ближайшие уже месяцы. Главное - дожить.
Но, если бы мы не подчинились солдату, он бы застрелил нас прямо здесь, у
дома, в собственном нашем дворе, на лужайке, знакомой до последней травинки
под ногами.
- Стойте! Остановитесь! - закричала женщина позади нас.
Она еще что-то кричала, путая украинские, русские и немецкие слова, но
голос можно было узнать, даже не оглядываясь, даже сквозь некоторое
оторопение, пронзившее наше с Виктором сознание. Это была его мама, Таисия
Кирилловна. Лишь она могла кричать таким голосом. Это был не голос, а дар
божий, так как Виктор всегда знал, где искать маму и где прятаться от нее:
интонации Таисии Кирилловны витали над нашим двором, будто гром в грозу.
- Остановитесь! - закричала Таисия Кирилловна уже рядом с нами. Мы
встали по первому же ее зову. Остановился и немец, ленивым движением
потрогал карабинный ремень.
- Никакие они не юде! - крикнула Витькина мама прямо солдату в ухо.
И в дальнейшем я не раз замечал, что немало наших людей, общаясь с
иностранцами, стремятся воспользоваться этаким суррогатом родной речи,
считая, что чужестранец охотнее поймет искалеченные, а не правильные слова.