"Виталий Коротич. Не бывает прошедшего времени " - читать интересную книгу автора

единого.
- Такие дела, бабы, - сказал серый человек. - Окруженец я. Так и живу в
пещерах. Иеромонах ни разу не заговорил, даже прекратил заглядывать в
уголок, где я спал. Хлеб приносил. Иногда еду приносил другую. Слава богу, и
вы иногда узелки со всякими вкусностями возле угодников оставляли. Угодников
я не боюсь, а людей боялся. Но, когда рухнул монах, понял я, что теперь моя
очередь помочь ему, как он помогал мне.
(Не могу вспомнить лицо того мужчины. Щетину на щеках его помню, одежду
его помню, а лицо - нет.)
- Он святым был, монах этот, - сказал серый человек. - Он хлебом со
мной делился. Возможно, потому и помирает, что недоедал. Только вы еще не
хороните его. Ну, бабы, ребята, откачаем старика?
И тут одна из богомолок завизжала. Она визжала немыслимым поросячьим
фальцетом, не выговаривая никаких слов: неартикулированный звук шел из нее
ровно, будто паста из тюбика. Если до сих пор богомолки существовали для нас
с Виктором как некая обобщенная многоножка, разговаривающая шепотом, то
сейчас у многоножки прорезался голос и она сыпанула врассыпную, развалившись
на множество испугов. Богомолки были, должно быть, не так уж молоды, так как
разбегались медленно, хотя и целенаправленно, с четким пониманием того, что
спастись надо не токмо для жития небесного, но и для земного.
- Дурехи, - сказал серый человек, стоя над простертым у кельи
монахом, - Он с голоду хлопнулся, он харчами со мной делился, а там одному
мало. Дуры.
На запыленной мостовой перед кельями остались мы с Виктором и двое
взрослых - старый монах без сознания и странный мужчина в башмаках на босу
ногу. Монашеская бородка шевелилась под ветром, будто костерок.
- Что делать, ребятки? - устало обратился к нам мужчина, и мы вдруг
углядели, до чего же он измучен, истощен, не менее простершегося перед нами
старика. - Что делать будем, ребятки? Куда деваться?
- Бегите, дядя! - быстро начали советовать мы с Виктором, - Бегите,
потому что богомолки эти бывают всякие. Некоторые с немцами приехали с
запада, так они наших ненавидят, считают здешних предателями ихней Украины.
- То-то и оно, что ихней, - сказал нам мужчина очень серьезно. - Ихняя
мне ни к чему, чихал я на нее. А за нашу я вот получил две пули в бедро от
фашистов. И завяз тут поэтому. Они мне будут про Украину говорить, дуры! А
вы, пацаны, чьи?
- Здешние мы, киевские, - только и выговорил Виктор, потому что о чем
было рассказывать?
Две черные богомолки возвращались с двумя автоматчиками в черных
мундирах. Мы издалека их увидели, потому что на сером, выцветшем фоне,
поглотившем, кажется, все, интенсивный черный цвет был ярок, да и не
прятались от нас черные люди, будто домой шли.
- А треплются, что сила господня, - устало кивнул нам серый человек. Он
улыбался, он все время улыбался, но так, будто лицо ему свела та улыбка и не
отпускает. - Бегите, ребятки! Хотел я дать вам бумажку со своим адресом и
фамилией, но заберут у вас бумажку, а гады ж эти сейчас в поселке у нас, а
там у меня двое сыновей, как вы...
Черные фигуры приблизились, и, удирая, мы не слышали позади нас ничего:
ни голосов, ни выстрелов. Так это и запомнилось, а затем настали чернота и
немота.