"Хулио Кортасар. Тот, кто бродит вокруг" - читать интересную книгу автора

какое появляется на лице, когда человек всматривается в невидимую даль,
прежде чем вывести следующую строку письма.
Работа над "Окровавленными колосьями" постепенно приближалась к концу,
через три недели мне должны были дать отпуск. Возвращаясь с радио, я
заставал Лусиану за чтением или за игрой с кошкой: она сидела в кресле,
которое я подарил ей ко дню рождения вместе с таким же плетеным столиком. К
нашей обстановке это совсем не подходит, сказала тогда Лусиана улыбаясь, но
как-то растерянно. Впрочем, если тебе нравится, мне и подавно: очень
красивая и, главное, удобная мебель. Тебе будет хорошо в этом кресле,
особенно если понадобится написать кому-нибудь письмо, заметил я. Да,
согласно кивнула Лусиана, а то я все никак не соберусь написать тете Поли,
как там она, бедняжка. Поскольку под вечер на старом месте ей стало
темновато (вряд ли она догадалась, что я сменил лампочку в торшере), она в
конце концов переставила столик с креслом к окну и там вязала или листала
журналы. Видимо, в один из этих осенних дней или немного позже я как-то
долго сидел с ней рядом, а потом крепко поцеловал и сказал, что никогда еще
не любил ее так, как в эту минуту, и что именно такой мне хотелось бы видеть
ее всегда. Она ничего не ответила и лишь взъерошила мне волосы. Потом ее
голова склонилась ко мне на плечо, и она замерла, словно ушла куда-то. Чего
еще можно было ждать от Лусианы в этот предвечерний час? Она сама была
похожа на лиловые конверты, на простые и тихие слова своих писем. С этих пор
я уже с большим трудом мог представить себе, что мы познакомились в
кондитерской и ее непослушные черные волосы взметнулись, как хвосты плетки,
когда она, поборов смущение, поздоровалась со мной. Память моей любви
хранила застекленную галерею и силуэт в плетеном кресле, мало чем
напоминавший рослую и жизнерадостную женщину, которая по утрам расхаживала
по дому или играла с кошкой, а под вечер перевоплощалась в другую, которую я
боготворил и которая внушала мне любовь к Лусиане.
Возможно, надо было сказать ей об этом. Но я никак не мог собраться,
колебался, - думаю, оттого, что предпочитал сохранить все как было. Мое
чувство было таким полным, таким всеобъемлющим, что не хотелось задумываться
о причинах загадочного молчания, рассеянности, которой я в ней раньше не
замечал, новой привычки иногда смотреть на меня так, будто она что-то ищет,
а потом взгляд ее вновь возвращался к кошке или к книге. Ведь и это не шло
вразрез с грустной обстановкой застекленной галереи, ароматом лиловых
конвертов. Помню, что, проснувшись как-то в полночь и взглянув на нее,
спящую рядом со мной, я почувствовал, что настало время рассказать ей обо
всем, чтобы она поняла, каких усилий стоило мне сплести вокруг нее тонкую
любовную паутину, и окончательно стала моей. Я не сделал этого, потому что
Лусиана спала, затем - потому что Лусиана уже встала, потому что в этот
вторник мы пошли в кино, потому что мы искали подходящий автомобиль для
поездки в отпуск, потому что жизнь мелькала перед нами, подобно кинокадрам,
замедляя свой бег лишь в те короткие вечерние часы, когда серовато-пепельный
свет подчеркивал совершенство силуэта Лусианы на фоне неизменного плетеного
кресла. Она очень редко теперь со мной заговаривала и опять и опять смотрела
так, будто искала что-то, и это подавляло во мне смутную потребность
рассказать ей правду, объяснить, что значили для меня каштановые волосы и
пепельный свет на галерее. Я так и не собрался. Случайное изменение в
расписании привело меня однажды поздним утром в центр, и я увидел ее,
выходящую из дверей отеля. Я узнал ее и не узнал, и ничего не понял, поняв,