"Хулио Кортасар. Тот, кто бродит вокруг" - читать интересную книгу автора

приходится ничего демонстрировать или скрывать. Естественно, в основном
говорили обо мне: как-никак я был известной личностью, а что такое была она?
Два письма и имя - Лусиана. Поэтому, не боясь показаться тщеславным, я не
перебивал ее, когда она вспоминала мои роли в разных радиопостановках; в
той, где меня убивают после пыток, в той, где рассказывается о шахтерах,
погребенных под землей, и в какой-то еще. Понемногу я привыкал к ее лицу и
голосу, с трудом освобождаясь от писем, застекленной галереи, плетеного
кресла. В конце нашего разговора выяснилось, что живет она в довольно тесной
квартирке на первом этаже со своей тетей Поли, которая когда-то играла на
фортепьяно и в тридцатые годы даже выступала в Пергамино. Лусиана тоже
сверяла про себя вымышленный образ с действительным, как и бывает, если
отношения напоминают поначалу игру в жмурки, и наконец призналась, что
представляла меня выше ростом, с вьющимися волосами, серыми глазами.
Вьющиеся волосы меня просто убили, ни в одной из ролей я не видел себя с
вьющимися волосами, но, возможно, этот образ возник у нее как некое
обобщение всех подлостей и измен, которые Лемос нагромоздил в своих пьесах.
Я высказал ей это в шутку, но Лусиана возразила, что все персонажи она
видела именно такими, какими они были у Лемоса, но в то же время могла
отвлечься от них и остаться наедине с моим голосом, со мной, только я по
неизвестной причине казался ей выше ростом и с вьющимися волосами.
Не думаю, что я влюбился бы в Лусиану, если бы Бруна по-прежнему
существовала в моей жизни; ее отсутствие было еще слишком заметно, вокруг
меня образовалась пустота, которую Лусиана начала заполнять, сама того не
зная и, быть может, того не желая. В отличие от меня в ней все свершилось
гораздо быстрее, в том числе и переход от моего голоса к этому другому Тито
Балькарселю с гладкими волосами и куда менее яркой индивидуальностью, чем
Лемосовы монстры. Превращения эти не заняли и месяца; сначала были две
встречи в кафе, потом еще одна, в моей квартире. Кошка благосклонно
отнеслась к запаху духов и кожи Лусианы и задремала было у нее на коленях,
как вдруг почувствовала себя лишней. Это ей решительно не понравилось, и,
жалобно мяукнув, она спрыгнула на пол. Тетя Поли уехала к сестре в
Пергамино, свою миссию она выполнила, а Лусиана на той же неделе перебралась
ко мне. Я помогал ей собирать вещи и до боли жалел, что нет застекленной
галереи, нет сероватого света; я уже знал, разумеется, что не увижу ничего
похожего, и все же мне словно чего-то не хватало. В день переезда тетя Поли
с милой улыбкой поведала мне несложную семейную сагу, рассказав о детстве
Лусианы, о женихе, который исчез навсегда из ее жизни, соблазнившись работой
на чикагских холодильниках, о браке с владельцем гостиницы неподалеку от
Примера-Хунта и разрыве с ним через шесть лет. Все это мне было уже известно
от Лусианы, но та рассказывала как-то иначе, вроде бы о ком-то другом, а не
о себе, начинавшей новую жизнь, в которой были мои объятия, блюдечко с
молоком для кошки, кино чуть ли не каждый день, любовь.
Кажется, мы уже работали над "Окровавленными колосьями", когда я
попросил Лусиану чуть-чуть подсветлить волосы. Вначале она восприняла это
как актерскую блажь. Если хочешь, я куплю парик, рассмеялась она, добавив
мимоходом: между прочим, тебе тоже пошел бы завитой паричок. Но когда через
несколько дней я вернулся к той же теме, она согласилась, сказав, что, в
общем-то, ей все равно, черные или каштановые у нее волосы. Но, скорее
всего, она догадалась, что перемена эта связана не с моими актерскими
причудами, а совсем с другим: с застекленной галереей, плетеным креслом...