"Михаил Павлович Коршунов. Бульвар под ливнем (Роман) " - читать интересную книгу автора

от него. И рыцарь с секирой, вместо того чтобы героически стоять на месте,
как ему и следовало, медленно, шаг за шагом, двинулся среди заколдованных
пней и деревьев по направлению к оркестру. Потом увидел, что так просто в
оркестр не спустишься, надо с какой-то другой стороны. Рыцарь остановился
в задумчивости.
Перестиани с принцессой закончили дуэт. Раздались аплодисменты. И
пока принцесса низко и красиво кланялась, Григорий быстро подошел к рыцарю
с секирой и незаметно схватил его за шиворот. Со стороны получилось -
рыцарь тоже кланяется.
Но тут снова заиграла музыка. Публика просила повторить дуэт.
Григорий отпустил рыцаря. Вынужден был это сделать. Рыцарь двинулся в
противоположный конец сцены, опять к оркестру. В оркестре его спасение,
это точно. Зачем он поступил в мимический ансамбль? Лучше бы занимался
тетрадями Бетховена. Сидел тихонько в библиотеке. Кстати, надо будет
спросить у Гусева в отношении Бетховена - неужели Бетховен был учеником
Сальери? Какая несправедливость. Хотя чего удивляться - на глазах у всех
человека на сцене травят. Это справедливо? И позвать на помощь нельзя -
наверняка не убежишь, а, наоборот, тебя поймают. Парадокс? Конечно. Как
Бетховен и Сальери. А Моцарт в четырнадцать лет был избран "кавалером
филармонии", и папа римский с ним встречался. Тоже парадокс? Конечно.
Потому что Ладьке тоже сейчас четырнадцать, а где сейчас Ладька?
Спектакль в Большом театре закончился. Сцена очистилась от декораций
и опустела. Занавес был закрыт. На сегодня он тоже отыграл свое, перестал
размахивать тяжелыми кистями.
Внутри оркестровой ямы, между пультами, пробирался на четвереньках
Ладька. Он все еще был в костюме рыцаря, только шлем снял и расстался с
бумажной секирой. Из оркестра уходили последние музыканты. Пристегнутые
ремешками за грифы, контрабасы выстроились вдоль стены. "Как верблюды", -
подумал Ладька.
Он добрался до пульта первой скрипки. Сел. Примерился. Мимо прошел
один из оркестрантов. Он торопился. Не разобравшись, кто сидит за пультом,
сказал:
- Мое почтение.
Ладя сполз со стула и на четвереньках двинулся дальше. Так сказать,
сила обстоятельств.
Вдруг Ладька увидел колокола. Настоящие! Не бумажные! Они таинственно
мерцали в полумраке. Древний и незнакомый инструмент.
- Мое почтение! - сказал Ладька и теперь, решительно выпрямившись,
двинулся вперед. Померкли все страхи. Снова пробудилась в человеке
личность, жажда познания. Риск и независимость.
И вскоре мощный гул древнего и незнакомого инструмента раскатился по
затихшему на ночь Большому театру. Так звонили на Руси, когда видели
полчища врагов, или в Новгороде, когда вольнолюбивый город собирал свое
вече.
Охрана театра онемела, приросла к месту. Потом очередной всплеск
колокольного звона, будто вихрем, подхватил охрану, и она, стуча сапогами,
понеслась по коридорам и лестницам, спотыкаясь в темноте и врезаясь
головой в бархатные портьеры. Свистки, крик, шум. Замигали индикаторные
сигналы, как в музеях, когда кто-нибудь вздумает похитить ценную картину.
В раздевалке заметались перепуганные зрители, не успевшие уйти из