"Валерий Королев. Похождение сына боярского Еропкина [И]" - читать интересную книгу автора

воинской справы, изготовленной к осеннему походу. Шевеля губами, вычитал
Еропкин исписанный лист, кивнул:
- Ладно. - И добавил, вытаращившись бессмысленно: - Приду глядеть.
Не потрафишь в чем - бить буду, во многом не потрафишь - зарежу. - И еще
более вытаращил глаза.
Взгляд этот - рыбий, безучастный - он перенял у рейтарского маиора
Кунца и теперь пугал им и правого и виноватого. Супротив сего взгляда
зверовидные очи русских воевод - дитячья шалость. По-маиоровски округлив
глаза, не мигая, Еропкин ровнешеньким, тихохоньким голоском изрекал такое,
что люди, не больные душой, обычно выкрикивают. У Пня, к примеру, от взгляда
и голоса сих моча еле удерживалась, и он редко восвояси уходил сухим.
Два чувства боролись в Пне. Первое - ненависть к Еропкину. До
появления сына боярского Пень безраздельно властвовал в своем ряде. Ему и в
голову не приходило, что появится человек, который им, Пнем, будет
командовать, а он, рядувый Пень, станет жить с оглядкой, всячески потрафлять
пришлому, безродному, изнывая от страха, опасаясь уже даже не за
господствующее положение, но за жизнь. Пень верил: не ублажишь Еропкина - и
тот глазом не моргнув убьет, Смура не побоится, потому что время наступило
такое - стал Еропкин важнее его, Пня. Рядувого, в случае чего, можно просто
заменить любым подходящим человеком. Вот сын его ждет не дождется, когда
обессилевшего Пня, по обычаю, можно будет начать голодом морить. А Еропкина
кем заменишь? Только Еропкин даст Смуру еще большую власть. Видно, Смур в
Свободине станет единственным властелином...
На этом месте мысли Пня постоянно путались. Появлялся страх: что, если
иные все володетели воссоединятся да и казнят Смура, как вознамерившегося
нарушить исконный порядок? А вместе со Смуром казнят и его, Пня, как
пособника? По закону-порядку привяжут за ноги к двум притянутым друг к другу
березам и...
Но тут в душе Пня вздымалось другое чувство и покрывало устрашающие
мысли. Жаден был Пень, и жадность его творила чудеса. По жадности Пень
становился смелым и добрым: из кладовой, где хранились положенные рядувому
припасы, изымал то холст, то свиной окорок и плелся к сыну боярскому.
Завидев у крыльца Страховиду, рычал:
- Доложи.
Войдя в избу, кланялся, укладывал посул к ногам Еропкина и, смиряя рык,
молил:
- Прими.
- Опять?! - вскидывал брови Еропкин.
- За себя и за сына, - прямил Пень. - Сын у меня хороший, злой.
Возьми в поход. Тебе - польза, а мне с добычи его - прибыток. И меня
возьми. На походе добро считать-стеречь надо и кашеварить. А оклад мне -
вровень младням.
Молил-молил и умолил.
- Ладно, - повел плечом Еропкин. - Скажу Смуру.



17

Ох и недоверчив же русский человек! Там, где иному кому все предельно