"Владимир Корнилов. Каменщик, каменщик..." - читать интересную книгу автора

- Та они, Токари, уси таки, - засмеялся отец. - Мабуть, вы им родына?
- Нет, не родственник, - казалось, оскорбился доктор.
Отец вздрогнул, и мне почудилось - шепнул: "Контра..."
Ночью я плакал, и в мою комнату на цыпочках вбежала Надька.
- Обидели Кутика? Ах, глупый старик. Не знает, что Кутика нельзя обижать.
А Кутенька через забор влюбился... Чепуха на постном масле. Как рукой
снимет. Еще много у Кутика будет девочек и девушек.
(Милая Надька! Она не знает в своем далеке, что по-прежнему не девочки и
девушки, а одна Маша - радость и мученье моей несуразной судьбы...)
...За сестрой приударял молодой стихотворец Юз. Считалось, Юз ходит в
особняк ради меня. Я тоже начал рифмовать. Но Надьке нравился другой -
москвич, красавец, любимец Сталина и давний приятель мамы. В тридцать
шестом году он остановился у нас. Как-то, заглянув в кладовку, куда прятал
самодельный лук, я увидел сестру и нашего гостя. Она его обнимала, а он по
ней, расстегнутой, водил руками.
Пришла мокрая скользкая осень. Я упал с велосипеда, погнул руль, ушиб
колено, и машину раньше времени убрали в чулан. Мама совсем поседела и
рядом с отцом выглядела старухой. Они настолько отдалились друг от друга,
что даже не ссорились, и в конце ноября отец без нее уехал в Москву
принимать конституцию.
Три дня мама молча ходила по дому с черным страшным лицом и вдруг тоже
собралась в столицу. А затем началось непонятное. Отец без конца звонил из
Москвы; туда умчалась Надька, и в особняк перебралась Юдя.
Перед первым декабрьским выходным выпал снег, и вечером в честь
конституции демонстранты несли факелы. Одна колонна прошла по нашей улице,
чего прежде не случалось. Я выглянул за ворота, и мне протянули сосновую
палку с горящим фитилем.
- Дом сожжешь! - закричала Юдя и тут же заплакала. - Бедненький мой
сироткин. Нет у тебя больше мамы. Умерла наша Дора. Из-за Яшки-бандита
отравилась угаром...
Мамины похороны запомнились очень четко. Им предшествовала напряженная
суета в особняке, бесконечные перебранки Юди с охранником Петей,
горничной, кухаркой и дворником. Отец, видимо, решил зарыть маму тихо, не
привлекая внимания к обстоятельствам ее смерти. Юдя же настаивала на
пышных похоронах. Приоткрывая дверь, я слышал, как тетка жаловалась
маминым сослуживцам:
- Нарочно Дору сжег. Хочет, чтобы шито-крыто... Дудки! Дора раньше его в
их бранже. Его еще в хедере цукали, а я ей в участок уже кушать носила. Не
хочет музыки? Сама найму!
И вот, едва отец выходит из своего вагона, его оглушает траурный марш.
Отец растерянно машет музыкантам, чтобы прекратили безобразие, но Юдя
кричит:
- Не ты их нанял! Играйте, мальчики! - и, такая крохотная, вырывает у
Надьки урну с овальной маминой фотографией.
Оркестранты дудят что есть мочи, а наробразовцы водружают на обмотанные
кумачом носилки то, что осталось от мамы, и процессия движется по главному
проспекту. Надька и Юдя идут сразу за носилками, а я и отец ползем позади
всех в паккарде. Но вдруг, не доехав до еврейского кладбища, отец велит
шоферу повернуть домой.
- Ничего, сироткин, ничего... - вечером утешает меня Юдя. - Мы теперь