"Владимир Корнилов. Каменщик, каменщик..." - читать интересную книгу автора

куда-то беги. Чем ему мешали мемуары Токарева? Так хорошо было за этой
чужой машинкой отвлечься от служебных интриг и окунуться в треклятое
прошлое..."
Но тут Евгения Сергеевна подумала, что и она сама ненормальная.
"Определенно ненормальная, - будто перед зеркалом тряхнула головой, от
чего косая с проседью прядь молодо коснулась щеки. - Ну что я так
приклеилась к давно прошедшему? Тридцать лет, как вышла из лагеря, а все
не могу забыть. Или боюсь забыть? Почему так накидываюсь на зэчьи мемуары,
словно настоящая жизнь была только в зоне?! Или у меня с Пашетом не
задалось, и я бегу туда, где Пашета не было? Старый брюзга и склочник стал
невозможен. Чего мне только ни приписывает! Очевидно, подозрительность
приходит с возрастом... Что ж, так бы и сказала, что убегаешь не от
Пашета, а от близкой старости. И читать любишь о лагерях и арестах, потому
что они - твоя юность. Все очень просто: ты самая ординарная трусиха...
Неправда! - чуть не вскрикнула вслух. - Я не трусиха и не мазохистка.
Разумеется, моя жизнь не удалась. Но у кого она удалась в наше
раздерганное время?.."
Женя и дальше изводила бы себя внутренней перепалкой, но тут старику
надоело гадать, отчего жена не стучит на машинке. Он заковылял к двери и
буркнул у порога:
- Съезжу, Варвару Алексеевну проведаю.
С тех пор, как всю в метастазах Варвару Алексеевну выписали из клиники,
старик, словно на службу, приезжал к своей дочери, где лежала больная, с
деньгами, кислородными подушками, раздобытыми Женей болеутоляющими
ампулами и сваренными Женей протертыми супами и кашами. Однако сейчас он
страдал не из-за того, что угасала первая жена, а оттого, что вторая
перепечатывала рукопись зятя.
- Но ты сегодня не собирался! Сегодня я дома... - сказала Женя.
- Ты вон где... - кивнул Челышев на расхристанные тетради и выбежал к
лифту.
- Пашет, милый, разве я нарочно!
Женя кинулась на лестничную площадку и втащила закапризничавшего старика в
комнату.
- Разве я хочу с тобой разлучаться? Да я с радостью взяла бы тебя туда. Ты
сам туда не хочешь. Ну прочти. Что тебе стоит? Токарев, правда, пишет не о
лагере, но о тех годах. Что поделаешь, мне они дороги. Хотя бы полистай.
Очень важно, что скажешь. Растерянный Павел Родионович позволил подвести
себя к тахте, послушно принял у жены стопку страниц, вздел на нос очки и
сам же удивился своей столь поспешной капитуляции.

ПОПЫТКА БИОГРАФИИ

За нашим забором плакала красивая девочка. Мне исполнилось восемь лет. Я
жил в отдельном особняке. У меня был голубой, единственный во всем городе
японский велосипед. Я дружил с командующим гарнизоном дядей Августом. Но я
был несчастным мальчуганом. Даже носил не отцовскую партийную и почти
русскую, а материнскую местечковую фамилию - Токарь...
...Маша Челышева стояла за нашей ажурной решеткой, а ее хмурый отец дергал
девочку за руку. Мне хотелось сказать Маше: "Возьми велосипед насовсем".
Мне многое хотелось ей сказать, но рядом был ее родитель, который меня