"Владимир Корнилов. Каменщик, каменщик..." - читать интересную книгу автора

различие заметно. У евреев кровь не та. Горячая чересчур, нетерпеливая, к
смирению неподготовленная. И, смотришь, добрая, тихая, светлая наша
Церковь возмущенным разумом закипит, а храмы либо в митинги, либо в
синагоги обратятся...
Меж тем семнадцатый год кончается полной неразберихой. Мать пьет, Клим
тоскует и вдруг зимой порывает с религией. Из большого поповского дома
перебирается в сарай и кое-как приспосабливает его под жилье. А Пашка
пропускает в реальном занятия, потому что половина учителей, не признавая
новой власти, тоже манкирует. Впрочем, поначалу новая власть сама держится
недолго. В город забредают то одни войска, то другие. К Челышевым никто не
заворачивает, но у доктора все селятся с охотой, потому что дом с
телефоном, ватерклозетом и водопроводом. Клозет и водопровод, правда, тут
же бастуют, но телефон почему-то работает, соблазняя все проходящие через
город регулярные и нерегулярные банды. И черт-те во что превратился бы
дом, когда бы доктор однажды не сорвал аппарат, а заодно и наружную
проводку.
Это почему-то впоследствии объявленное героическим время казалось Челышеву
удивительно тусклым, и когда подраставшая дочка расспрашивала о
гражданской войне, Павел Родионович не припоминал ничего особенно
выдающегося. Вот только - получил в реальном свидетельство об окончании и
поступил в Горный институт.
А Клим к бутылке не пристрастился - корпел на своем огороде. И вдруг на
следующее лето ушел с деникинцами. Записался добровольцем. Чудной, в
гимнастерке, в бриджах и крагах, забежал проститься на Полицейскую.
- С чего это ты? - удивилась Любовь Симоновна.
- Устал я, Люба, от хамья.
- Сам, что ли, из князей, гражданин Корниенко?
- Конечно, не дворяне, но место свое помнили. А нынче из всяких дыр вельми
хамов и дурней вылезло. Обрадовались, свобода, мол, и верховодить хотят,
чтоб уже вовсе никакой свободы не осталось.
- Евреи, что ли?
- Евреи, и кацапы, и наши хохлы... Все вкупе, - вздохнул Клим. - Не
поверишь, Люба, но за комиссарами пошли такие, кто в погром больше всего
старались. Им с кем вожжаться - один бес! Им лишь бы залезть повыше
других! Вот и кровью страну залили...
- А офицерье что делает?! - вскинулся Пашка.
- Эти хоть обороняют свое, бывшее - святую Русь. Дело, конечно,
обреченное, но понятное. Как ни гляди - родное... Комиссары же и песни
своей еще не сложили - переделали юнкерскую и горланят: "Как один умрем в
борьбе за это..." А какое оно это - не спросишь. За подобную
любознательность они в подвале твои мозги по стенке разбрызгают. Свобода!
Своя власть! Как же... Если эта - своя, так по мне лучше - чужая. Потому
что при чужой бывшей власти бедному человеку куда просторней было. Сами
виноваты. Что имеем, не храним. Вот и потеряли... Не так я жил. Все мы не
так жили... А я еще от спеха и нетерпения, не разглядев, что к чему, крест
с груди сорвал. Стало быть, ввел в соблазн малых сих... Вот и осталось
одно - ать-два и направо.
- Красиво заговорил, - вздохнула Любовь Симоновна. - Сам-то хоть веришь,
что красных осилите?
- Верил бы, Пашку с собой взял... - Клим обнял племянника. - Нет, победы