"Андрей Корбут. Гражданская война" - читать интересную книгу автора

не смыслите в генной инженерии... А я в ней Бог, или был им. Я сорвал
занавес, скрывающий тайну природы человеческой, заглянул в бездну - и едва
не сошел с ума. Мне было пятнадцать лет, когда я выбрал для себя дело жизни,
и ничто более меня не интересовало. Но сколько бы я не шел наверх, к
вершине, она не становилась оттого ближе, скорее - наоборот. Нельзя объять
необъятное. Но даже того, чего я достиг... Моих знаний хватило бы, чтобы
перевернуть весь мир... Я мог бы создать ИНТЕЛЛЕКТ с большой буквы... И Расу
Безумных... Мужчин прекраснее Аполлона, женщин, которые красотой бы
превзошли Венеру... Я мог бы избавить человечество от всех известных ему
недугов и продлить жизнь каждого из нас на долгие годы, может быть, на века.
Я мог бы лепить человека, делая его таким, каким хочу видеть его сам... Это
стало моей навязчивой мечтой - лепить человека, подобно Богу... И Богу
подобного... Но однажды я понял, что это невозможно. И даже не потому, что
те, другие, живущие на Земле, никогда не смирятся с мыслью, что их обрекли
на роль людей второго сорта, а потому, что нельзя вторгаться простому
смертному в святая святых... Я сказал себе: - Кто я? Имею ли я право?
Эволюция - это все тот же мчащийся без остановок поезд, путь которому
проложен СВЫШЕ, стоит перевести его на другие рельсы - и впереди уже либо
тупик, либо катастрофа... Мы - "HOMO SAPIENCE" - ничтожные в своем
тщеславии, говорим о власти над миром, но если это и так, то к власти сейчас
идут другие; они должны утвердиться, и они утверждают себя так, как того
требует время... Все тот же естественный отбор, только утрированный до
неузнаваемости... НОМО... HOMO SAPIENCE... HOMO MUTANTUS... Только себя ни
называют Человек Высшего Разума.
Профессор захрипел, что, возможно, означало смех, пока не закашлялся и
не смолк. После этого он опустошил бутылку и добавил вполголоса, теперь
совершенно безразлично.
- Я помню тот день, когда мы с вами встретились... В тот день я
собственными руками уничтожил свой многолетний труд.
- Разве не осталось черновиков? - вырвалось у меня.
- Нет..., - последовал весьма резкий ответ.
Минуту спустя я нарушил молчание вопросом о Скотте.
- Вы хорошо его знали?
- Скотт? Обыкновенный мелкий жулик... Дерьмо... Наплевать, -
пробормотал Томашевский.
Затем он выставил на стол еще несколько бутылок, того же Бургундского,
и, будто забыв о моем присутствии, принялся опорожнять их одну за одной.
От выпитого вина, от страшной усталости, бесконечных волнений и тревог,
я уснул незаметно для себя, здесь же, прямо на стуле.
Проснулся я под утро. Светало. Томашевский спал одетым, свесив правую
руку и ногу с дивана и разбросав вокруг бутылки. Я вспомнил о том, что еще
вчера так мучило меня, когда мною овладевал сон.
"Черновики!... В кейсе из дома профессора были черновики".
Дома, едва я переступил порог, ко мне бросилась Кэтти:
- Мсье! Патриция! Она в больнице Ретуни в тяжелом состоянии.


22.