"Императрица Орхидея" - читать интересную книгу автора (Мин Анчи)

Схема Запретного города

1. Дворец Орхидеи

2. Императорские сады

3. Дворец Нюгуру

4. Дворец госпожи Сю

5. Дворец великой императрицы

6. Дворец госпожи Мэй

7. Дворец госпожи Юй

8. Дворец госпожи Юн

9. Дворец госпожи Ли

10. Дворец божественной чистоты

11. Императорский дворец

12. Дворец и храм старших наложниц

13. Павильон нерушимой Гармонии

14. Павильон совершенной Гармонии

15. Дворец высшей гармонии

16. Ворота высшей гармонии

Правда заключается в том, что я никогда не была мастером ни в чем. Мне смешно даже слушать, когда люди говорят, будто с ранних лет я только и мечтала о том, чтобы править Китаем. Моя жизнь складывалась под влиянием тех сил, которые вступили в действие задолго до моего рождения. У династических заговоров богатая история. Многие поколения мужчин и женщин уничтожали друг друга в смертельных поединках и до того, как я вступила в Запретный город и стала императорской наложницей. Династия Цин,[1] к которой я принадлежу, была обречена с тех пор, как мы проиграли Великобритании и ее союзникам Опиумные войны.[2] Я жила в невыносимо душном, замкнутом мирке, в котором господствовал ритуал, и оставаться в одиночестве, жить своей собственной жизнью я могла только мысленно. Дня не проходило, чтобы я не чувствовала себя мышью, которой чудом удалось избежать мышеловки. В течение полувека я принимала участие в разработанном до мельчайших подробностей дворцовом этикете и превратилась в один из экспонатов императорской портретной галереи. Сидя на троне, я должна была выглядеть изящной, доброжелательной и спокойной.

Мой трон стоял за прозрачной занавеской — этой своеобразной символической преградой, призванной отделять мужчин от женщин. Чтобы не навлечь на себя критику, я в основном слушала и мало говорила. Вышколенная в науках возбуждения мужской чувственности, я понимала, что на всех этих министров и сановников можно повлиять одним умелым взглядом Их пугает сама мысль о том, что женщина стоит во главе государства. Завистливые принцы крови не могли побороть в себе древних страхов, когда видели женщин, вмешивающихся в политику. Когда умер мой муж и я стала регентшей при нашем пятилетнем сыне Тун Чжи, я тут же выпустила декрет, в котором особо подчеркнула: именно Тун Чжи является законным правителем империи, а вовсе не я, его мать. Двор остался доволен.

В то время как придворные из кожи вон лезли, чтобы перещеголять друг друга своим умом и образованностью, я прятала свой ум. Моя задача состояла в том, чтобы удержать равновесие в постоянной борьбе с амбициозными советниками, с нечестными министрами, с генералами, которые ни разу в жизни не видели полей сражения. И так продолжалось более сорока шести лет. Прошлым летом я поняла, что в этом замкнутом, нестерпимо душном пространстве моя свеча догорела дотла. Мое здоровье подорвано всерьез и окончательно. Дни мои сочтены.

До самого последнего времени я заставляла себя вставать на рассвете и перед завтраком принимать министров. Свое состояние я старалась от всех скрывать. Но сегодня у меня не хватило сил, чтобы встать. Пришел евнух и начал меня поторапливать. Он напомнил мне, что знать и правители областей уже собрались в зале аудиенций, и стоял на коленях в ожидании. Нет, они не желают обсуждать, как вести дела государства после моей смерти, — они хотят заставить меня назвать имя наследника, одного из их отпрысков.

Как больно сознавать, что наша династия угасла. В такой момент, как нынешний, трудно принимать правильные решения. Тем более мне, которой пришлось стать свидетельницей смерти своего единственного сына (он умер в возрасте девятнадцати лет). И не только сына, но и Китая в целом.

Что может быть ужаснее? Я прекрасно сознаю причины происходящего и при этом вынуждена оставаться пассивной. Я стою на самом краю могилы. Китай отравлен собственными испражнениями. Мой дух подавлен настолько, что служители самых лучших храмов бессильны мне помочь.

Но даже это не самое худшее. Самое худшее то, что народ продолжает мне доверять. И вот теперь я сама, по велению своего разума, должна эту веру разрушить. Последние несколько месяцев я занималась только тем, что терзала человеческие сердца. Я терзала их, выпуская прощальные указы, в которых убеждала свой народ, что ему будет без меня лучше. Я говорила министрам, что готова вступить в вечность в бесстрастии и спокойствии, невзирая на все расхожие мнения, которые бытуют обо мне в мире. Другими словами, я уже мертвая птица и мне уже нечего бояться кипящего супа.

Следует признать, что когда глаза мои обладали зоркостью, я была слепа А вот теперь, когда я с трудом могу различить написанное собственной рукой, мой умственный взор прояснился. Французская краска для волос прекрасно справляется со своей задачей, и волосы у меня черны, как в молодости, — черны, как ночь! Это не то, что китайская краска, от которой на коже остаются пятна И не говорите мне больше о том, насколько искусны мы в сравнении с варварами! Да, правда, наши предки изобрели бумагу, печатный пресс, компас и взрывчатые вещества. Однако наши предки отказывались — династия за династией — создавать в стране настоящие вооруженные силы! Они считали, что Китай по сравнению с другими странами слишком цивилизован и никому даже в голову не придет на нас нападать. И вот посмотрите, до чего мы докатились! Огромная страна похожа на поверженного слона, который с трудом делает последние вдохи.

Конфуцианство опорочено. Китай побежден. Весь мир отказывает мне в уважении, в справедливой оценке, в поддержке. Ближайшие союзники беспомощно и пассивно наблюдают за нашим падением. Какая может быть свобода, когда потеряна честь? Для меня самое тяжелое оскорбление — вовсе не в этом унизительном умирании, а в отсутствии чести. И в нашей неспособности видеть правду.

Самое удивительное, что среди моих подданных нет никого, кто мог бы понять, насколько комично наше отношение к собственному концу в своей абсурдности. На последней аудиенции я не смогла удержаться, чтобы не воскликнуть: «Из всех вас я единственная знаю, что мои волосы белы, как снег!»

Двор отказывается меня слушать. Министры видят французскую краску и считают, что моя величественная прическа — реальность. Они стукаются лбами о пол и привычно распевают: «Пусть на вас снизойдет небесное милосердие! Тысячу лет здравствовать! Счастливого царствования Ее Величеству на неисчислимые лета!»