"Владимир Кораблинов. Мариупольская комедия ("Браво, Дуров!" #2) " - читать интересную книгу авторанее в Дюссельдорфе или еще где-то там собственный цирк, кругленький
капиталец. И цифру при сем называли, но разно, - от двадцати до ста тысяч и даже полмиллиона. В немецких марках, конечно. Весь же цирк ее был всего-навсего две лошади - Магнус и Лота, не бог весть что, а капитал бесценный содержался в ее таланте, в ее темпераменте. Клоунесса Акулина Дурова - о, это надо было видеть! В русской рубашечке, в лапотках, с балалайкой, забавно вскрикивала: "Эй, юхнем!" - и публика ржала, публику потешали ее отчаянные сальто-мортале и расшитая рубаха, а главное - нелепое соединение русского платья с явно немецким произношением. Она была лютеранка, какое ж венчанье. И дети мои считались незаконнорожденными; и хотя крещены были по-православному и в метрике значилось, что отец их - русский дворянин Дуров, паспорта, тем не менее, по дурацким законам Российской империи выправлялись им на материнскую фамилию - Штадлер. И все шло у меня вразрез с общепринятым и благопристойным. "Не как у людей", - резюмировал бы дяденька наш Николай Захарыч. "Как у людей"... Скаж-ж-жите по-ж-жалуйста! А дяденька-то помер между прочим. Вдребезги проигравшись, вернулся из клуба на рассвете, написал записку: "Нет, не отыграться!", лег на диван, как был, во фраке, в белом-жилете, и выстрелил себе в рот. Ах, дяденька, дяденька! Царство тебе небесное... Однако не будем отвлекаться, и пока еще более или менее дышится, и мысль ясна, закончим этот наш полуночный разговор. А раз уж накатил на меня такой покаянный стих (это знаешь ли, говорят, бывает перед смертью), то как подлейшую по отношению к тебе роль в этом номере, - вот что главное. Ты уже работал тогда у Безано. Но что это была за работа! Не то униформист, не то помощник дрессировщика, пустяковые акробатические трюки - вздор, мелочь, ерундистика. А у меня идея блеснула сногсшибательная, да требовался партнер, и я предложил тебе участвовать в номере. Ты с радостью согласился - да, да, именно с радостью. Ты думал, конечно, что я руку тебе протягиваю, ну, как брату, что ли... Естественно: у меня имя кое-какое, а ты - пока нуль круглейший. Братья Дуровы - это ведь уже, что ни говори, - марка! Это звучит. В трактире, помнится, встретились, где-то в Зарядье. Низкие грязноватые своды, застиранные скатерти, фикусы, канарейка и прочее такое, словно из Достоевского. Бутылка сладкой сливянки, чай с крендельками. Рассказал я тебе свою идею - ты так и взвился: "Толечка! Толечка!" Доверчивый, ласковый, на шею кинулся: - Потрясающе! Нет, ты понимаешь? Потря-са-ю-ще! И ведь подумать, как гениально просто! Чего уж проще. Номер строился на внешнем сходстве братьев. Породистые, классически правильные очертания лиц, прически, цвет волос, франтовские усы и прямо-таки античная стройность фигур. Два совершенно одинаковых человека. Разница в том лишь заключалась, что Анатолий был на глазах у публики, он раскланивался, весело сыпал каламбурами, и публика, уже успевшая полюбить молодого клоуна, шумно приветствовала его: "Браво, Дуров!" А старший брат, |
|
|