"Владимир Кораблинов. Прозрение Аполлона" - читать интересную книгу автора

в иных - белоглазы, безбровы, конопны. Первые имели корень от печенеги, от
половца, вторые - от грека, от булгара третьи же - от варяги, от свена.
А эти, над озером, были чистая Русь: рослы, в плечах просторны,
долгоноги, волос светел, лик ясен, нос прям, точен, темная бровь - вразлет.
Но меч крепко держали. Редко двор стоял, где на воротах не красовался б
иноземный щит, добытый в битве. Также - посуда застольная: чаши
венецыянские, кувшины, блюда. Также - оружье.
Супротив же княжьего терема, на майдане, - четверо коней медяных,
ноздрясты, страшны, диковинны, еллинских кузнецов чудо. С корсуньского
похода привез князь сии дивы. Чтобы помнили чужие да и свои не забывали б...
И вот, идя с пристани в терем, узрели черные греки квадригу медяну и
отвернулись: вспомнили Корсунь.
А в тереме столы от яств, от питий ломились. Ендовы большие и малые,
наполненные всрезь медами да брагами, ожидали пиршества. Ведь каким побытом
доселе творилось-то? После дальнего пути - в мытню, после же мытни - за
столы, за беседу.
Но черные греки в мытню не шли, от стола отреклись; через
Корнилия-толмача велели подать себе воды да полбы. Книгу раскрыли с медными
застежками, стали читать непонятные чужие словеса. И омрачился князь: худо
начало, обычай ломать не годится. Пустое дело - охоту, звериный гон
зачинать - и то как без пира? А тут - экое! Древних богов зори'ть, а ни
гусельного звона, ни песен застольных, ни хмельной похвальбы. Худо.
Читал написанное на бересте: "От Володимира ко Всесмыслу как получишь
сие брате штоб учинить яко мы учинили в Кыеви того ради шлю попов да Олофа
со дружинники челом бью пожалуй исполни государь".
Попы-то вон, в горнице, да что с них: немы, безгласны, за брашно не
садятся.
Легко молвить: исполни...

Старцы по зову Телигину сходились во мраке.
Семь лесных троп вели к тому заветному урочищу, где в незапамятное
время дуб стоял, из коего еще пращурами рублен был и сотворен пораженный
ночной грозою Перун. Пень от него остался черный, на нем в полуденный час
две змейки-гадючки на солнышке грелись, уползая ночью в подземное царство.
В урочище волхв ожидал семерых. Жег малое огнище, тлела, чадила чага,
горьким дымом отгоняя гнус. Медведь, волк, вепрь шли стороной, страшась
огня.
На Телигин дым семеро старцев вышли, сели округ пня. И сказал старый
волхв:
- Нуте, старчество?
Тихо было, лишь цапля кричала в бочажине у озера. Старцы молчали,
думали. Белые рубахи, белые бороды с прозеленью, седые. В колпаках из
волчьих голов, что семеро волчищ, сидели у огнища беззвучно. А время шло в
тишине: не скрыпели колеса, быки не ревели, погонщик бичом не хлопал, а
звездный Воз за полночь перевалил.
- Нуте же? - вопросил Телига. - Что делать станем? И что будет?
Все поглядели на старейшего. Старчище Рахта древен, древнейший. С
Вольгом-князем на Цареград сплывал. Ингваря пестал. Он сказал:
- А ништо. Как великий князь похощет, так и будет. Капище, чую, утресь
зорить почнут. Придется, видно, дети, кресту поклониться...