"Владимир Кораблинов. Прозрение Аполлона" - читать интересную книгу автора

золотые усы вчера еще грозного бога.
И, пав на колени, заплакал волхв, угадывая, что наступила пора
разрушения всего, чем держалась Русь.
Грязь облепила длинную холщовую рубаху старца, но он не пошел к озеру,
чтобы смыть, а так, грязный, стоял на коленях, оплакивая себя и тех своих
родичей, что, уже проснувшись в деревянном городище на горе, высекли огонь и
зажгли дрова в очагах.
Высоко, столбом поднимался над городищем сизый дым, и кочета кричали, и
звонко, заливисто ржал в табуне жеребец, и весело на пажити откликались ему
кобылы.
Тогда из речной протоки выплыла разукрашенная лодья. Длинные весла
гребцов вздымались и опускались, и вода озера, стекавшая с весел, от
красноты солнца была как кровь.
Люди же, плывшие в лодье, были дружинники, воины. Жала их копий,
озаренные солнцем, горели подобно свечам. И эти горящие копья и сверкающее
снаряжение воинов, их щиты, развешенные по высоким бокастым бортам лодьи, и
сама лодья, пестро окрашенная в синее и желтое, - все было ярко и радостно,
как зачинающийся день. И лишь двое темнолицых, в черных одеждах, стоявших на
носу пестрой лодьи, омрачали, чернили погожее розовое утро и напоминали о
страхе минувшей ночи.
Из-под руки вглядывался старый Телига в плывущую лодью. Он знал, кто
эти черные и зачем пришли. Медлить было нельзя. Нельзя, чтоб увидели
поверженного Златоуса и надсмеялись над ним.
Пошел Телига скликать старцев. Семеро их было, и пути к ним лежали не
близкие, а солнце уже на высоту дерева поднялось над землей.
Уходя, Телига завязал плетневые ворота капища лычком на семь узлов. Это
значило запрет: боги жестоко карали вошедшего через такой узел.
А лодья причалила к пристани, и люди, прибежавшие из городища, дивились
на темных пришельцев. Показывали пальцами, говорили:
- Вот греческие волхвы... Сколь черны! Сколь страховиты!
И вот греки запели, и люди в ужасе побежали прочь. Пение монахов было
понято, как волхование, - и кто мог ведать силу греческих слов...
- Лучше бы волки выли, - сказал старый Пресвет.
- Правда, правда! - отозвались горожане. - Лучше бы волки...
Тороп-скоморох, медвежий поводырь, тут же у пристани, откуда ни
возьмись, научал старого ленивого медведя кланяться чужеземным гостям, и
зверь раскорячивался, бил поклоны, потешал горожан. А Торопка меж тем среди
людей ходил, говоря: "Эти черные-де и есть волки, вот дай только ночи
дождутся, так и побегут по домам у людей кровь пить..." Еще шептал, чтоб
ворота запирали покрепче, береглись бы от дурна заморского...
В страхе расходились горожане. А гости в княжий терем пошли. Он на
самом лобке горы возвышался над городом. Княжьими дедами рубленный из
толстых бревен, почерневших от древности, он век и век стоял. Еще и князей
не знавали. Еще не тронутые секирой, дубравы шумели на холмах, где нынче
славный Кыев, а он, сей терем-то, и тогда стоял. Лишь бревна свежетесанные
были белы, как девичьи тела, благоухали смолой.
Вон откуда, из каких темных далеких времен Татинец-город над озером
встал.
Тут самая Русь была. В иных селеньях, случалось, рождались люди
кривоноги, скуласты, подслепы, очи что щели; в иных - черны, мелковаты;