"Владимир Кораблинов. Воронежские корабли " - читать интересную книгу автора

стенами была теснота. Там жили воевода, чиновники-подьячие, стрельцы и попы.
И там же стояли учреждения - приказы, житенная и губная избы, тюрьма,
пороховые, оружейные и провиантские склады.
А весь простой народ селился возле стен, в посадах, по буграм. Тут
росла зеленая муравка, на которой посадские бабы раскладывали белить холсты.
Ходили гуси. И на высоких кольях сушились рыбачьи сети. Тут была тишина.
Синее небо, заречная даль, белые или розовые, отразившиеся в воде облака.
Вечерами лягушки вели длинный, бестолковый разговор, а за рекой, на лугах,
скрипел коростель. Там за рекой еще была деревенька. Она принадлежала все
тому же Акатову монастырю и звалась Монастырщенка.
И вдруг в эту тишину прискакал царь. Застучали топоры, завизжали пилы,
запылали кузнечные горны. Золеную муравку вытоптали солдатскими ботфортами,
мужицкими лаптями, заморскими туфлями с медными пряжками. Щепой и стружками
покрылся берег. Гусей поели. Холсты взяли на паруса.
И пошло строение.
На острову возвели адмиралтейский двор. Он был в три яруса. Два
нижних - каменные, а верхний - деревянный. Здесь хранились корабельные
припасы: гвозди, скобы и всякая железная поделка, топоры, лопаты, фонари,
иные величиной с человека, кожи, холстина для парусов, бочки с жиром, дегтем
и краской, сапоги, ременная амуниция, оловянные корабельные подсвечники и
посуда, рогожи, чугунные ядра, на которых мелом был обозначен их вес,
корабельные флаги и вымпелы и даже отнятые от лафетов пушки.
Здесь государю устроили покойчик. Стены в нем обили зеленым солдатским
сукном - для красоты.
Остров и городской берег соединялись мостом, который при проходе
кораблей раздвигался.
А там, где недавно ходили гуси и лежали холсты, в короткое время
построили дома для начальства. У каждого начальника был свой дом - у
Апраксина, у Головина, у Меншикова. В окна обывательских домов вставлялась
слюда, а в эти - стекла.
Но это диво было не диво. Дивом была Немецкая слободка.
Как и в Москве, иноземцы съютились кучкой - дом к дому - и даже
огородились тыном. В воротах стоял сторож. Он впускал в слободку только
своих, а если из русских, то офицеров.
Дома же тут строились хотя и деревянные, но раскрашивались под кирпич и
даже под мрамор. Железные и черепичные крыши были с флюгерами - жестяными
петухами и малыми мельничками.
Дул ветерок, на стальных спицах вертелись мельнички и петухи,
повизгивали, поскрипывали, звенели.
И дорожки были посыпаны красным песочком, а деревца - липа, акация -
росли подстриженные, аккуратные. И в их негустой, пестрой тени ласково
шелестела фонтаны, или, по-русски сказать, водометы.
Тут все было в особицу, все иное, не наше, чему много дивились и
горожане и работные мужики. Вся эта нерусская благодать была им чужда и даже
ненавистна.
И была еще в слободе немецкая церковь, кирха, вся узкая, голенастая,
как скворечня. Она стояла недалеко от нашей Успенской. И как, бывало,
затренькает жиденький, словно бы надтреснутый, немецкий колоколец, так
дьячок успенский Ларивон злобно плюнет и погрозится волосатым кулаком:
- У, аспиды! Пропасти на вас нету!