"Олег Корабельников. Рассеченная плоть (рассказ)" - читать интересную книгу автора

- Я же делал, - оправдывался Ганин, уже смущенный и напуганный. - Много раз
делал. И взрослым, и детям.

- А анатомии не знаешь. Если не мог найти вену, то почему не позвал меня
или детского хирурга? Думаешь, если проработал год, то все уже умеешь?

- Не думаю, - огрызнулся Ганин, - но это я знаю. Я изучал. Это просто
аномалия, Бывает же аномалия развития.

Панков хотел сказать что-нибудь покрепче, но сдержался. Желудок снова
напомнил о себе. Под ложечкой уже не просто жгло, а давило и распирало,
словно кто-то залез внутрь и раздувался. Кружилась голова, то ли от
новокаина, то ли от усталости и боли.

- Делай что знаешь, раз такой умный, - сказал он сквозь зубы и,
повернувшись, вышел из палаты.

Сел неподалеку, по привычке закурил, но тошнота заставила отвести руку с
сигаретой и облокотиться о стенку.

"Плохи дела, - подумал он. - Как бы самому под нож не угодить. Еще попадешь
к такому вот врачу, а он потом оправдается аномалией развития. Дескать, у
Панкова глотка не так устроена от рождения, и умер он не от моей руки, а
сам виноват... А женщина умрет. Кровь входит в ногу по артериям, а обратно
не выходит, главный путь отрезан. Вот и будет нога разбухать, пока в нее
вся кровь не войдет. А там уж конец."

Ганин маячил рядом, Кажется, он ощутил свою вину и, возможно даже,
раскаивался.

"Да нет, салага, - подумал Панков, - это не ты виноват, а я, хирург,
взявшийся за операцию. Без нее она бы еще пожила, а я пошел ва-банк. И
никто не знает точно, ни хирурги, ни тем более больные, чем кончится
операция. Работаем вслепую, как печень и почки, сами не зная, что будет
завтра. Так и выходит, что мы с Ганиным на одной ступени. Я подписал
приговор, а он исполнил."

- Отключи аппарат, - произнес он противную ему самому фразу.

- Цианоз будет, - буркнул Ганин. - Она и останется синей, сразу ясно, что
от удушья.

"Уже пять дней, как умерла кора мозга, - подумал Панков. - Это уже труп и
нет преступления, если она умрет от моей руки окончательной и бесповоротной
смертью. И никто не обвинит нас, но это так мерзко, своей собственной
рукой, сознательно и трусливо, остановить чье-то сердце. Пусть полутрупа,
пусть кошки, собаки, но оборвать чью-то жизнь, не принадлежащую тебе..."

- Думай сам, - сказал он. - Чему-то ведь тебя научили.