"Афанасий Лазаревич Коптелов. Возгорится пламя (Дилогия о В.И.Ленине - 2) " - читать интересную книгу автора

Минусинский округ доктор Крутовский! Бродяга? Нет, тот не усидел бы у
поскотинных ворот.
На следующий день принесли соли. Вавила первым делом густо посолил
корочку хлеба и долго жевал ее, причмокивая, потом запил водой из котелка. И
стал разговорчивее.
Он - из переселенцев. В его родной пензенской деревушке полоски пашни
меряли даже не аршином, а четвертью. Ну и соблазнились мужики посказульками
о вольной сибирской земле: "Сколько душе угодно, столько и паши! Благодать
осподня!"
Владимиру Ильичу припомнились переселенцы, высадившиеся из вагона
где-то около Боготола. Тоже были пензенские. Старик в зипуне... Уж не он ли?
Нет, тот был помоложе и покрепче. Из лыкового пестеря торчал узенький сошник
от самой убогой сохи, в какую впрягают одну лошадку. Крутовский озадачил
пришельца: "Такой копарулькой нашей земли не поднять..."
- А нам и не довелось подымать для себя-то, - рассказывал Вавила, грея
над костром скрюченные пальцы рук, черных, словно корневища. - Справному
мужику пахали пары на его тройке. После подряжались пошеничку жать.
Подесятинно. Ох, и большие же десятины у сибирских старожилов! А серпом-то,
чай знаете, немного заробишь. Все ж таки сгоношились - избушку себе
поставили, навроде землянухи. Можно бы зиму скоротать. Да от худобы
расплодилась вша. Как мураши весной. И никакого не было от нее спасенья. А
на святках навалилась горячка и... - Старик, хрипло вздохнув, прикрыл глаза
тяжелыми веками. - И остались мы с внучком-несмышленышем. Его добры люди
взяли в сыновья, а мне... мне бы до своей деревни как-нибудь докарабкаться.
Пособил бы бог. В свою бы землю, рядышком с упокойницей...
Сейчас Вавила рассказывал о минувшей зиме. За немудрые харчи топил печь
под овином Симона Ермолаева. И спал там же, на земляной лежанке, как барсук
в норе. В одну из ночей сонный угорел так, что утром молотильщики
недвижимого вытащили на мороз, лоб натерли снегом, в уши сунули по ягодке
мороженой калины... Полежал на ветру. И помаленьку оклемался.
- Чай, не суждено умирать в чужом-то краю. - Старик поцарапал в бороде,
вздохнул. - Насобираю копеек и - в свою сторонушку. Хоть ползком, да
доползу. В Сибири жисть - хуже некуда. - Шевельнул ступнями босых ног. -
Лапоточки и те не из чего сплесть.
Вот она, горькая доля новоселов! Володя написал об этой доле в своих
"Рынках".
А там, в российских губерниях, на их родине, еще хуже. И Надежде
вспомнился бобыль-дровосек, с которым девчонкой ездила в лес. Вспомнила она
и нищих на папертях церквей, и бурлаков на пристанях, и городских босяков.
Когда-то ее потряс страстный обличительный трактат Льва Толстого "Так что же
нам делать?". О Хитровом рынке, о ночлежках: три копейки без подушки, пять -
с подушкой. Тогда и задумалась впервые: как повернуть жизнь, чтобы бедных не
было? Стала вместе с матерью помогать беднякам на сенокосе. Позднее поняла -
этим жизнь не повернешь.
Не счесть их, вот таких обездоленных, босых да голодных. Убогая, нищая
матушка-Русь!
Старик не просит подаяния - он тут, отворяя и закрывая ворота,
зарабатывает свои гроши да полушки. Но как-то надо ему помочь...
Вавила, видя тревогу на лице, принялся успокаивать:
- Не горюй, бабонька... Только я не кумекаю, ладно ли сказал? Коса-то у