"Фредерик Чарлз Коплстон. История средневековой философии (fb2) " - читать интересную книгу автора (Коплстон Фредерик Чарлз)

Раннее средневековье

455 г. вандалы захватили и разграбили Рим, к которому в 408 г. уже подступали предводительствуемые Аларихом вестготы. В 476 г. номинальный римский император, резиденция которого находилась в Равенне, был смещен Одоакром, занявшим выдающееся положение среди германских наемников в Италии. Одоакр, получивший титул патриция, правил Италией до 493 г, когда власть в стране взял в свои руки Теодорих, король остготов. Остготское правление продержалось в Италии до того времени, когда полководец византийского императора Юстиниана Велизарий завоевал Рим (536) и Равенну (540). Во второй половине VI в. лангобарды захватили и оккупировали Северную Италию, а наместники византийского императора обосновались в Равенне. Рим перешел под временное управление папы.

Едва ли можно ожидать, разумеется, что философия процветала в бурные годы падения Римской империи и последующих вторжений варваров. Было бы преувеличением, правда, описывать период, последовавший за крушением империи, как время полного варварства Как мы видели, в остготском королевстве жил Боэций; упоминался также Исидор Севильский, который умер примерно в 636 г. в вестготском королевстве в Испании. В то же время система образования Римской империи пришла в упадок и вся оставшаяся образованность теплилась главным образом в монастырях. Св. Бенедикт жил в 480-543 гг., и монастыри, которые были обязаны своим духом и порядком его уставу, стали тем звеном, где были сохранены и затем переданы "варварским" народам остатки старой культуры[90].

В Англии ситуация стала улучшаться начиная примерно с 669 r, когда греческий монах Феодор Тарсийский, назначенный архиепископом Кентерберийским, вместе со своими единомышленниками организовал здесь монастырскую школу. Беда Достопочтенный (674-735), толкователь Писания и историк (или, во всяком случае, летописец), был монахом в Джарроу. А ученик Беды, Эгберг, внес наибольший вклад в становление Йорка как центра образованности.

Литературное возрождение в Европе пришлось на время правления Карла Великого. В 496 г. король франков Хлодвиг обратился в христианство. В его правление и правление его преемников все франкские земли объединились под властью династии Меровингов. После смерти Дагоберга 1 (638) Меровинги превратились в чисто номинальных правителей, реальная же власть перешла в руки майордомов[91]. Однако в 751 г. с провозглашением Пипина Короткого королем франков династия Меровингов прекратилась. Пипин оставил королевство двум своим сыновьям, Карлу и Карломану. Последний умер в 771 г. и Карл, снискавший себе славу как Карл Великий, стал единовластным монархом. После покорения лангобардского государства, нескольких успешных походов против саксов, присоединения Баварии, подчинения Богемии и завоевания некоторых земель в Испании Карл Великий стал величайшим христианским правителем в Западной Европе. На Рождество 800 г. в Риме папа совершил миропомазание Карла как императора, и этот акт знаменовал решительный разрыв между Римом и Византией, а также подчеркивал христианские обязанности монарха и теократический характер государства Карл Великий был не только завоевателем, но и реформатором, стремившимся к развитию просвещения и культурному возрождению общества. С этой целью он собрал вокруг себя многих ученых. Поскольку в VI-VII столетиях старая римская культура Галлии упала до чрезвычайно низкого уровня, императору приходилось рассчитывать главным образом на ученых из-за границы. По его приглашению прибыли некоторые ученые из Италии и Испании, главный же его советник, Алкуин, был выходцем из Йорка. В 782 г. Алкуин организовал Палатинскую школу - академию при императорском дворе, где обучал своих учеников Писанию, античной литературе, логике, грамматике и астрономии. Алкуин был также автором учебников и старательным переписчиком рукописей, в основном Писания. Среди его учеников был Рабан Мавр, известный как "наставник Германии", который стал аббатом Фульдского монастыря и впоследствии архиепископом Майнцским Нельзя сказать, что труд Алкуина и его сподвижников носил оригинальный и творческий характер. Их задачей было скорее распространение существующей учености. Это делалось как через монастырские школы, вроде созданных при монастырях Санкт-Галлена и фульды, так и через епископальные или капитулярные школы. Эти заведения существовали главным образом, хотя и не исключительно, для тех, кто готовился стать монахом или священником. Палатинская школа, однако, явно была задумана императором как место воспитания гражданского чиновничества, которое требовалось для управления империей Каролингов[92].

Обучение велось на латинском языке. Даже если бы использование латыни и не следовало естественным образом из преимущественно церковного характера образования, оно диктовалось административными соображениями ввиду пестроты народов, населявших Империю. Содержанием образования были семь свободных искусств, упоминавшихся в предыдущей главе, и теологические штудии, а именно изучение Писания. Помимо развития образования в этом смысле, результатом культурной реформы Карла Великого было умножение числа рукописей и обогащение библиотек.

В эпоху Каролингов философия сводилась, по сути, к диалектике и логике, которые, как мы отмечали, входили в тривиум. За одним великим исключением, о котором пойдет речь в следующем разделе, спекулятивная философия существовала лишь в рудиментарных формах. Например, в "Речениях Кандида об Образе Божием", приписываемых фульдскому монаху, жившему в начале IX а, содержится доказательство существования Бога, основанное на той мысли, что иерархия сущего требует существования бесконечной божественной интеллигенции. Далее, в этот период мы можем видеть также зачатки спора об универсальных терминах, который будет рассматриваться дальше. Ch- эпох, главное содержание которых - спасение и передача, вряд ли можно ожидать оригинального философствования.

Вышеупомянутым великим исключением является Иоанн Скот Эриугена[93], первый выдающийся философ средних веков. Рожденный в Ирландии, Иоанн Скот получил образование в ирландском монастыре, где и выучил греческий язык[94].

В 850 г. он появился при дворе Карла Лысого и стал преподавать в Палатинской школе. Карл был королем западной части империи, Нейстрии (843-875), а в 875 г. был коронован как император. Скончался он в 877 г., примерно в это же время, вероятно, умер и Иоанн Скот, хотя точная дата и место его смерти неизвестны[95]. Своим сочинением "О предопределении" (De praedestinatione) Иоанн Скот вмешался в происходивший тогда теологический спор, выступив в защиту человеческой свободы. В награду за свои старания он навлек на себя подозрение в ереси и благоразумно переключил внимание на другие предметы. В 858 г. он начал переводить на латинский язык сочинения Псевдо-Дионисия, которые снабдил и комментарием[96]. Кроме того, он перевел некоторые сочинения Григория Нисского и Максима Исповедника и, кажется, написал комментарии к Евангелию от Иоанна и к некоторым работам Боэция. Славу ему принесло главным образом произведение "О разделении природы" (De cuvisione naturae), созданное, вероятно, между 862 и 866 гг. Эта работа состоит из пяти книг и имеет форму диалога, в котором участвуют учитель, или преподаватель, и ученик. Она обнаруживает значительную зависимость Эриугены от сочинений Псевдо-Дионисия и таких отцов Церкви, как Григорий Нисский. Тем не менее сочинение Эриугены является замечательным достижением, ибо содержит в себе целую систему, или мировоззрение, и демонстрирует мощный и выдающийся ум, ограниченный, правда, рамками интеллектуальной жизни того времени и скудостью доступного для размышления философского материала, однако далеко превосходящий умы заурядных мыслителей-современников.

Слово "природа" в заглавии работы Иоанна Скота означает полноту реальности, включая и Бога, и тварь. Автор пытается показать, как Бог в себе, характеризуемый им как "природа творящая и не сотворенная", порождает божественное Слово, или Логос, и - в этом Слове - вечные божественные идеи. Эти идеи являются сотворенными, ибо логически, хотя и не во времени, следуют за рожденным в вечности Словом, и творящими - по крайней мере в том смысле, что служат образцами или архетипами конечных вещей; вместе, следовательно, они образуют "природу сотворенную и творящую". Конечные вещи, созданные в соответствии с их вечными образцами, составляют "природу сотворенную и не творящую". Они суть божественное самопроявление, теофания, или Богоявление. Наконец, Иоанн Скот говорит о "природе не творящей и не сотворенной": таково завершение космического процесса, результат возвращения всех вещей к их источнику, когда Бог будет всем во всем.

Видимо, нет сколько-нибудь убедительных оснований сомневаться, что Иоанн Скот намеревался изложить христианское видение мира, всеохватывающую интерпретацию вселенной в свете христианской веры. Его первоначальной установкой, по-видимому, была вера, ищущая уразумения.

Инструментом же понимания выступает спекулятивная философия, в конечном счете восходящая к неоплатонизму. Современный читатель едва ли избежит впечатления, что в руках Иоанна Скота христианство видоизменяется, принимая форму метафизической системы. Правда, совсем непохоже, чтобы сам философ думал о трансформации христианства.

Он стремился скорее к постижению - так сказать, к постижению посредством разума - христианского видения реальности. Однако в результате остались неясности или неувязки между тем, что обычно считается христианским учением, и данным Эриугеной философским истолкованием этого учения. Приведем два-три примера.

Библия говорит о божественной мудрости и мудром Боге. Однако путь отрицания, который представляется Иоанну Скоту фундаментально важным, требует не приписывать Богу мудрость, поскольку она является атрибутом некоторых творений, философ пытается найти диалектическую гармонию между соответствующими библейскими утверждениями и путем отрицания, толкуя утверждение о мудрости Бога в том смысле, что Богу дблжно приписывать сверхмудрость. Это не противоречит библейскому утверждению о мудрости Бога; но приставка "сверх" указывает на то, что божественная мудрость превышает человеческое разумение.

И поскольку тварная мудрость - мудрость, известная нам из опыта, - по отношению к Богу отрицается, путь отрицания сохраняет главенствующие позиции. Очевидно, Иоанн Скот опирается на идеи Псевдо-Дионисия. Его рассуждения не отличаются неслыханной новизной. Главное, однако, состоит в том, что он начинает с библейского представления о Боге, а затем продвигается в направлении, которое логически (и это можно доказать) ведет к агностицизму. Сначала утверждается, что Бог есть X. Затем отрицается, что Бог есть X. Потом утверждается, что Бог есть сверх-Х. Возникает естественный вопрос: понимаем ли мы, что приписываем Богу, когда говорим, что Он есть сверх-Х?

Второй пример. В первой книге сочинения "О разделении природы" Иоанн Скот разъясняет, что верит в свободное божественное творение мира "из ничего". Далее он доказывает, что утверждение о сотворении мира Богом предполагает изменение в Боге и несостоятельную мысль о существовании Бога "до" мира. Конечно, уже Августину пришлось доказывать, что творение мира не должно пониматься в том смысле, что Бог обладает временным приоритетом (т. е. существует во времени) или претерпевает метаморфозу в акте творения. Однако Иоанн Скот полагает, что вера в творение должна пониматься в том смысле, будто Бог является сущностью всех вещей и даже, что весьма удивительно, присутствует в вещах, творцом которых его считают. Здесь ясно просматривается неоплатоническая идея эманации, истечения вещей из Единого; но некоторые утверждения Иоанна Скота сами по себе создают впечатление, будто он считает мир объективацией Бога, или, употребляя выражение Гегеля, Богом-в-его-инаковости. В то же время Иоанн Скот говорит, что Бог в себе остается трансцендентным, неизменным и непреходящим. И хотя понятно, что он пытается интерпретировать иудео-христианскую веру в божественное творение с помощью философских инструментов, не вполне ясно, как относиться к результатам этой попытки.

И последний пример. Иоанн Скот разделяет христианскую веру в то, что человек возвращается к Богу через Христа, воплощенного Сына Божьего; он ясно говорит, что индивидуальные личности будут скорее преображены, нежели упразднены или растворены. Далее, он разделяет веру в воздаяние и наказание в будущей жизни. В то же время он утверждает, что творения вновь вернутся в свои вечные основания в Боге (архетипические идеи) и перестанут называться творениями. Кроме того, идею вечного наказания нераскаявшихся грешников он понимает в том смысле, что Бог будет вечно препятствовать извращенной и упорствующей воле сосредоточиваться на хранящихся в памяти образах тех вещей, какие были предметами земных желаний грешника.

Данная проблема, занимавшая Иоанна Скота, в значительной мере является внутренней проблемой христианства; к ней обращались также Ориген и св. Григорий Нисский.

Как можно, например, примирить догмат об аде с утверждением св. Павла, что Бог будет всем во всем, и с верой во всеобщую спасительную волю Бога? В то же время философ явно пытается понять христианскую эсхатологию в свете и с помощью неоплатонической веры в космическую эманацию и возвращение к Богу. Его проблематика определяется изучением Писания и трактатов Псеидо-Дионисия, Григория Нисского и других мыслителей.

Может показаться, что упоминание имени Гегеля в связи с мыслителем IX в. является чудовищным анахронизмом. И в некоторых важных отношениях это действительно так. Однако, несмотря на огромные и очевидные различия в исходных интеллектуальных основаниях, историческом контексте, подходе и философских убеждениях, мы обнаруживаем в обоих этих людях стремление к исследованию философского или спекулятивного значения христианских верований. Что касается спора историков о том, следует ли называть Иоанна Скота теистом, панэнтеистом или пантеистом, вряд ли имеет смысл обращаться к этой теме, не располагая точным определением перечисленных терминов. Мы можем сказать, правда, что Иоанн Скот стоит на позициях христианского теизма, пытается уразуметь его и в процессе уразумения развивает систему, которую можно с полным правом назвать панэнтеистической. Однако если теизм не рассматривается как эквивалент деизма, то он, вероятно, должен быть в каком-то смысле панэнтеизмом.

Замечательные достижения Иоанна Скота, кажется, почти не вызвали интереса у современников. Конечно, в известной мере это объясняется условиями, сложившимися после распада империи Каролингов. К работе De dmsione naturae обращалось, правда, несколько писателей раннего средневековья, однако она не имела широкой известности, пока к ней не обратился Амальрик Венский (Amaury de Bene), который умер в начале XIII в. и явно навлек на себя обвинение в пантеизме[97]. Стараниями Амальрика magnum opus Иоанна Скота, в котором усмотрели корень зла, был осужден в 1225 г. папой Гонорием III.

Империя Карла Великого потерпела политический крах.

После смерти императора его владения были разделены. Затем накатилась волна чужеземных завоеваний. Год 845-й стал свидетелем сожжения Гамбурга и разграбления Парижа норманнами, или викингами, в 847 г. та же судьба постигла Бордо. Империя франков в конце концов распалась на пять королевств, часто воевавших друг с другом. Между тем сарацины вторглись в Италию и едва не взяли Рим. Европа, если не считать процветающей мусульманской культуры в Испании, во второй раз погрузилась в темные века. Церковь пала жертвой эксплуатации со стороны новой феодальной знати.

Аббатства и епархии раздавались в качестве вознаграждения мирянам и недостойным прелатам, и в Х в. даже само папство оказалось под контролем местной знати и партий. В таких обстоятельствах не приходилось надеяться, что просветительское движение, начало которому было положено Карлом Великим, окажется плодоносным.

Нельзя сказать, разумеется, что образованность в Европе просто исчезла. В 910 г. было основано аббатство Клюни; и монастыри клюнийской ориентации, первым проводником которой в Англии был св. Дунстан, способствовали поддержанию письменной культуры. Например, монах Аббон, умерший в 1004 г, руководил монастырской школой на Луаре, где изучались не только Писание и отцы Церкви, но также грамматика, логика[98] и математика. Более выдающейся фигурой является, однако, Герберт из Орийака. Герберт (родился около 938 г.) стал монахом, сторонником клюнийской реформы, и учился в Испании, где, видимо, познакомился с арабской наукой. Впоследствии он возглавил школу в Реймсе. Затем он последовательно занимал посты аббата монастыря Боббио, архиепископа Реймса и архиепископа Равенны, а в 999 г. был избран папой под именем Сильвестра II. В период учительства в Реймсе Герберт читал лекции по логике, однако был более замечателен исследованиями в области доступной тогда классической латинской литературы и математики. Умер он в 1003 г.

Одним из учеников Герберта в Реймсе был известный фульбер, который считается основателем школы в Шартре и был епископом этого города. Кафедральная школа в Шартре существовала уже давно, однако в 990 г. фульбер заложил основы центра гуманитарных наук и философских и теологических исследований, центра, знаменитого в XII в, до тех пор пока престиж региональных школ не померк перед славой Парижского университета.

Мы отмечали, что диалектика, или логика, составляла один из предметов тривиума. Следовательно, как свободное искусство ее издавна изучали в школах. Однако в XI в. логика как бы обретает собственную жизнь и используется в качестве инструмента для утверждения превосходства разума даже в области веры. Другими словами, появились диалектики, которые не довольствовались просто изучением "Введения" Порфирия, нескольких логических сочинений Аристотеля и комментариев и трактатов Боэция. Кажется, в этом действительно была доля словесной акробатики, ибо диалектики стремились ослеплять и поражать. Но были также люди, которые применяли логику в той науке, которая считалась главной и самой возвышенной, - в теологии.

Правда, излагать дело таким образом - значит вводить в заблуждение. Ведь теология никогда не считалась защищенной от логических норм Не пренебрегали теологи и логической дедукцией. Дело здесь в следующем. Теологи считали, что определенные посылки или доктрины (из которых могут быть дедуцированы заключения) сообщены Богом в откровении и должны приниматься на основании веры в авторитет, тогда как некоторые диалектики XI в. не обращали особого внимания на идею авторитета и пытались представить богооткровенные "тайны" как выводы разума. По крайней мере иногда их рассуждения приводили к изменению доктрин. Именно эта рационалистическая установка вызывала враждебность к себе ряда теологов и возбуждала оживленные споры. Предметом обсуждения были сфера и границы человеческого разума. Поскольку же философия в то время была практически тождественна логике[99], можно сказать, что спор шел об отношении между философией и теологией.

Одним из главных грешников (с точки зрения теологов) был монах Беренгарий Турский (ок. 1000-1088), ученик Фульбера Шартрского. Беренгарий как будто отрицал (исходя из логических посылок), что вкушаемые в причастии хлеб и вино "супрюстно превращаются" (пресуществляются) в тело и кровь Христовы. Архиепископ Кентерберийский Ланфранк (ум. 1089) обвинил Беренгария в неуважении к авторитету и вере и в попытке понять "вещи, которые не могут быть поняты"[100] Нелегко понять, что именно утверждал Беренгарий; однако в работе "О святом Причастии, против Ланфранка" он, несомненно, превозносил диалектику, или логику, как "искусство искусств" и утверждал, что "обратиться к диалектике значит обратиться к разуму"[101], полагая, что к этому должен быть готов всякий просвещенный человек. Что касается приложения диалектики к евхаристии, то он считал, что бессмысленно говорить об акциденциях, существующих отдельно от субстанции. В совершительной формуле "сие есть Тело Мое" (hoc est corpus теит) местоимение "сие" должно указывать на хлеб, который, следовательно, остается хлебом. Субъектом высказывания является хлеб, и хотя благодаря освящению хлеб становится священным знаком тела Христова, его нельзя отождествлять с действительным телом Христа, рожденным Девой Марией. Настоящее обращение, или изменение, происходит в душах причастившихся.

Видимо, Беренгарий обосновывал свою теорию с помощью работы Ратрамна из Корби (ум. 868), которую он приписывал Иоанну Скоту Эриугене. Это учение, сформулированное Беренгарием, было осуждено Римским собором (1050). Кажется, однако, осуждение не произвело сильного впечатления на Беренгария, ибо в 1079 г. от него потребовали подписать документ, которым он должен был подтвердить свою веру в сущностное превращение хлеба и вина в тело и кровь Христовы. Иных требований, кроме требования таким вот образом пересмотреть прежнее учение, ему не предъявляли.

Эпизод с Беренгарием помогает объяснить враждебность некоторых теологов к диалектике, а если вспомнить, о каком времени идет речь, то и к философии. Вместе с тем было бы ошибкой думать, будто все диалектики XI в. принялись рационализировать христианские догматы. Более обычным поводом для третирования философии было 'убеждение, что она не столь ценна, как изучение Писания и отцов Церкви, и не играет никакой роли в спасении человеческой души. Так, св. Петр Дамиани (1007-1072) откровенно не признавал за свободными искусствами особой ценности. И хотя он не утверждал, как Манегольд из Лаутенбаха (ум. 1103), что логика не нужна, но настаивал на чисто подчиненной роли диалектики, видя в ней "служанку" теологии[102].

Разумеется, эта точка зрения не была исключением. Ее разделял, например, Герард из Цанада, уроженец Венеции, ставший епископом Цанада в Венгрии (ум. 1046). Да и сама по себе она не была такой уж странной. Ибо, как уже отмечалось, пока логика не стала самостоятельной наукой, естественно было считать ее инструментом для развития других наук. Однако св. Петр Дамиани пошел дальше утверждения о подчиненной или служебной роли диалектики по отношению к теологии. Он утверждал, что нельзя считать само собою разумеющейся универсальную применимость принципов разума в области теологии. Некоторые другие мыслители, например Манегольд из Лаутенбаха, считали, что претензии человеческого разума опровергнуты такими истинами, как рождение от Девы и воскресение Христа. Но речь в данном случае велась скорее об исключительных событиях, чем о противоречивости логических начал. Петр Дамиани шел дальше, утверждая, например, что Бог в своем всемогуществе может изменить прошлое. Так, хотя сегодня реально истинно, что Юлий Цезарь пересек Рубикон, Бог в принципе может сделать так, что завтра это утверждение станет ложным, если захочет отменить прошлое[103]. Если эта мысль расходится с требованиями разума, то тем хуже для разума.

Число теологов, рассматривавших философию как бесполезное излишество, было, конечно, ограниченным. Ланфранк, который, как мы знаем, критиковал Беренгария, заметил, что проблема связана не с самой диалектикой, но с неправильным ее употреблением. Он признавал, что теологи сами используют диалектику для развития теологии. Примером являются сочинения его ученика св. Ансельма, о котором пойдет речь в следующей главе. В общем, было бы ошибкой поддаваться гипнозу рационализации некоторых диалектиков, с одной стороны, и преувеличенных деклараций некоторых теологов, с другой, и рассматривать ситуацию XI в. просто как борьбу между разумом, представляемым диалектиками, и мракобесием, представляемым теологами[104]. Однако если мы примем более широкую точку зрения и рассмотрим таких теологов, как, например, св. Ансельм, то увидим, что в развитии интеллектуальной жизни раннего средневековья сыграли свою роль и теологи, и диалектики. Например, взгляды Беренгария, конечно, можно рассматривать с позиций теологической ортодоксии. Однако мы можем видеть в них и симптом пробуждения интеллектуальной жизни.

Вышеприведенное утверждение, что в XI в. философия была более или менее эквивалентна логике, нуждается в некоторых оговорках. Оно упускает из виду, например, метафизические элементы в мысли такого теолога, как Ансельм. А обратившись к спору об универсалиях, мы увидим, что онтологический аспект проблемы занимал выдающееся место в средневековых дискуссиях на эту тему.

Рассмотрим предложение "Джон бел". Слово "Джон" употребляется здесь, как было бы сказано в словарях, в качестве имени собственного. Оно обозначает некоего индивида.

Можно, правда, сформулировать условия, которым должно удовлетворять любое слово, чтобы мы могли назвать его именем собственным, и которым не удовлетворяет слово "Джон".

Если бы мы потребовали, например, чтобы имя собственное обозначало в принципе одну и только одну индивидуальную вещь, то слово "Джон" нельзя было бы классифицировать как имя собственное. Ведь именем "Джон" названы многие люди. И даже если бы на самом деле существовал только один человек по имени Джон, все же было бы возможно назвать этим именем и других людей. Иными словами, при желании мы могли бы лишить имена собственные прав на существование. Однако при сложившихся обстоятельствах слово "Джон", несомненно, является именем собственным.

Оно используется для того, чтобы называть, а не описывать людей[105]. Однако слово "белый" в предложении "Джон бел" является не именем, но универсальным термином, имеющим описательное значение. Сказать, что Джон бел, значит сказать, что ему присуще определенное качество. Но то же самое качество можно приписать и другим индивидам, скажем Тому, Дику и Гарри. И поскольку значение слова "белый" в каждом из этих случаев одно и то же (или может быть одним и тем же), мы можем спросить, не причастны ли все они - Джон, Том, Дик и Гарри - определенной реальности, называемой белизной. Если так, то каков онтологический статус этой реальности? Возможно, этот вопрос является результатом логической путаницы. Однако, сформулированный таким образом, он является онтологическим вопросом.

Одним из источников спора об универсалиях в раннем средневековье был текст из второго комментария Боэция к Isagoge Порфирия[106]. Боэций цитирует Порфирия, который спрашивает, существуют ли виды и роды (такие, как собака и животное) в действительности или же они реальны только в понятиях, и, если они представляют собой действительно существующие реальности, существуют ли они отдельно от материальных вещей или только в последних. Как замечает Боэций, в данном тексте Порфирий не отвечает на свои вопросы. Сам Боэций, однако, обсуждает эту проблему и решает ее в аристотелевском духе, и не потому, как он говорит, что признает это решение истинным, но потому, что Isagoge Порфирия является введением к "Категориям" Аристотеля. Мыслители раннего средневековья, обратив внимаиме на эти вопросы, не оценили должным образом обсуждение Боэцием данного предмета. Мы можем добавить, что трудности возникли из-за сделанного Боэцием (в его комментарии к "Категориям" Аристотеля) замечания, что это работа о словах, а не о вещах[107]. Ибо это утверждение предполагало простую дихотомию. Являются ли универсалии словами или вещами?

Уже в IX в. мы обнаруживаем признаки ультрареализма, который был выражением незаконного предположения о том, что каждому имени должна соответствовать реальная сущность. Например, Фредегизий Турский (ум. 834), ученик Алкуина, написал "Письмо о Ничто и Тьме", где, в частности, утверждал, что должно существовать нечто соответствующее слову "ничто". Отсюда не следует, однако, что Фредегизий рассматривал абсолютное ничто как особого рода нечто. Он хотел доказать, что, поскольку Бог создал мир "из ничего" и поскольку всякое имя должно обозначать соответствующую реальность, Бог должен был создать мир из ранее существовавшего недифференцированного материала, или вещества, философствовать таким образом - значит философствовать как грамматист. То же самое можно сказать о Ремигии Осеррском (ум. 908), который прямо утверждал, что, поскольку "человек" является предикатом всех конкретных людей, все они должны иметь одну субстанцию.

Рассматривая средневековый ультрареализм, мы должны учитывать влияние теологических факторов. Например, когда Одон из Турне (ум 1113) утверждал, что во всех людях есть только одна субстанция и возникновение нового индивида означает, что эта одна-сдинственная субстанция стала существовать в новой модификации, он не просто находился во власти наивной теории "одно имя - одна вещь".

В этом отношении он не был занят изложением спинозизма раньше Спинозы, хотя его тезис логически предполагал развитие именно в этом направлении. Одон был неспособен понять, как можно придерживаться догмата о первородном грехе, переходящем от Адама к его потомкам, если не утверждать, что одна субстанция, оскверненная в Адаме, передавалась из поколения в поколение. Следовательно, чтобы убедить Одона в абсурдности его позиции, надо было дополнить логический анализ теологическим разъяснением первородного греха, которое не опиралось бы на защищавшийся им ультрареализм[109].

Если ультрареализм восходит к IX в, то же относится и к его противоположности. Так, Гейрик Осеррский как будто утверждал, что если мы хотим разъяснить, что подразумевается под "белизной", "человеком" или "животным", то должны указать на отдельные образчики белых вещей, людей или животных. Вне ума не существует общих реальностей, соответствующих именам качеств, видов и родов. Существуют только индивиды. Ум лишь "собирает вместе", например, отдельных людей и в целях экономии образует особую идею человека.

Обращаясь к гораздо более позднему времени, скажем, что антиреалистическая позиция была четко сформулирована Росцелином, каноником из Компьени, который преподавал в разных школах и умер около 1120 г. Правда, очень трудно установить точно, что именно он утверждал, поскольку его сочинения, если не считать письма к Абеляру, исчезли или, во всяком случае, были утрачены. Мы вынуждены полагаться на свидетельства других писателей, таких, как Ансельм, Абеляр и Иоанн Солсберийский. Именно Ансельм приписывает Росцелину утверждение (которое всегда ассоциируется с его именем) о том, что универсалии суть всего лишь слова[110]. Поскольку Ансельм знал учение Росцелина явно лучше нас, мы едва ли можем сомневаться в его свидетельстве. В то же время не вполне ясно, что имел в виду Росцелин, говоря, что универсалии суть просто слова. Возможно, он хотел, чтобы его утверждение понимали буквально; однако нам нег нужды толковать его так, будто он отрицал универсальные понятия и отождествлял универсалии со словами, рассмотренными просто как произнесенные или написанные сущности. Согласно Абеляру, Росцелин утверждал, что, когда мы говорим о субстанции как состоящей из частей, "часть" есть просто слово[111]. Это могло означать, что в случае какой-то конкретной вещи, например неразделенного яблока, мы сами представляем себе и называем его части. Поскольку яблоко ex bypothesi является неразделенным, то эти части на самом деле не существуют, как они существовали бы, если бы мы разделили яблоко. Утверждение, что "часть" есть просто слово, не обязательно означает, что Росцелин отождествляет представленные или названные части неразрезанного яблока со словом "часть". Вполне возможно, что своим утверждением об универсалиях он хотел просто подчеркнуть, что никаких общих сущностей вне и отдельно от ума не существует.

Как бы то ни было, Росцелин, применив свою теорию к догмату о Троице, навлек на себя враждебность. Он утверждал, например, что если божественная природа, или сущность, или субстанция, в действительности есть одна и та же в трех божественных Лицах, то мы должны сказать, что все три Лица воплотились во Христе. Однако теология учит другому. Не должны ли мы признать, следовательно, что божественная природа не есть одна и та же во всех трех Лицах и что Лица являются отдельными индивидуальными существами? Росцелин, обративший внимание на это затруднение, был обвинен в тритеизме и это обвинение от себя отвел. Во всяком случае, нападки, кажется, не повредили его карьере.

В эпоху раннего средневековья ультрареализм считался "старой" доктриной, противоположная же доктрина, основанная на лозунге о существовании одних лишь индивидуальных вещей, называлась "новой". Апогеем спора между двумя сторонами стала известная дискуссия между Гильомом из Шампо и Абеляром, в результате которой Гильом, приверженец "старой" доктрины, был выставлен в весьма глупом свете. Однако дальнейшие замечания об их споре лучше отложить до нашего разговора об Абеляре.