"Полина Копылова. Святая, чужая, суженая (журн.название "Пленница тамплиера") " - читать интересную книгу автора

неспешно беря пальцами щепотки еды. Бреон восседал перед ней во всей
красе. Белое одеяние из плотного сукна, обшитое белым мехом, золотая
гривна с топазами, зарукавья с топазами. Золотые локоны и светлые глаза -
как будто в них еще длился белый день. Вокруг него мерцал едва ли не
видимый ледяной ореол неприступности. И медленно, но верно пьянея, она все
крепче задумывалась, как бы к Судии приступить.
Щеки пекло - больной румянец слился с хмельным. Когда дошло до последнего
кувшина, она была так пьяна, что опасалась вставать. Бреон (а он и сам
должен был порядком захмелеть) поднялся, наполнил два чистых серебряных
кубка и взял их в обе руки. Он говорил про какой-то обряд, примирения, что
ли. Красивое строгое лицо опять было открыто. Для поцелуя. Ее манил этот
рекущий на латыни мужской рот: прикоснуться сначала легко, едва-едва -
даже не губами - дыханием; потом ощутить все трещинки и ложбинки; потом
прижать губы к губам - так, чтобы его язык... Э, а умеет ли он этак..?
- Погоди, - сказала она, с трудом подымаясь и уже не понимая, что
переходит на "ты", - раз мы миримся, или что уж там, то, может, нам стоит
поцеловаться?
И, взяв у него кубок, отставила его на стол. Бреон так и остался стоять со
вторым. Она освободила его и от этого сосуда. И оказалась к нему вплотную.
Сам он - ребенком - подходил так к высоким деревьям - чтобы почувствовать
их величие. Ее губы, не тронутые отравой, были рядом, чуть ниже его
подбородка. Дитя и древо. Всего лишь коснуться... Она опередила. И - если
бы он был древом!
Но утопая коленями в меху покровов, и целуя ее в шею - верх пылкости,
Этельгард, бывало, отстранялась! - он понял, что ШъяЛма ждет от него
большего. Она раскинулась под его руками, блаженно смежив веки - а он
только и мог, что покрывать ее горло поцелуями. Потому что ниже тело
Этельгард всегда бывало закрыто сорочкой, и касаться его - значило
проявлять похоть. Для соитий они укрывались с головой, перед тем проложив
меж собой простыню с отверстием, оба напряженные, как тисовые луки... А
сейчас он холодел, ощущая, как слабеет плоть. И...
"Бреон, не спеши... Повернись... Вот так. Закрой глаза..."
Он перевалился на спину; обмирал от стыда и не мог разомкнуть сладкую цепь
ее поцелуев, вьющуюся от горла по ключицам, вкруг обоих сосков (они,
оцелованные, горели!) ниже по животу. Тело угадывало, где оборвется цепь,
разум отказывался верить. Но когда ее губы встретились со вздыбленной его
плотью, он содрогнулся и не сдержал крика.

Она не ожидала увидеть в глазах Бреона такой мальчишеский ужас. Ее взяло
зло на Этельгард. "Сука!" - думала она, целуя его ходуном ходящие ребра, -
"сука, сука...".
Левую ладонь - на вздрагивающий живот. Правой - поддержать каменной
твердости (недаром китайцы зовут "нефритовым") ствол. Ибо сейчас - как бы
тут сказали? - мои уста сомкнутся на навершии жезла твоей страсти, - и я
выгнусь кошкой, отвечая на твою судорогу. Обожду. Оглажу твое естество
шершавым от налета языком - ты вскрикнешь, забыв себя и все на свете.
Еще... Еще... Вал за валом - все девятые! - тебя захлестывает едва
выносимое блаженство, а исток его - у меня во рту! на моем языке!! на
кромках моих зубов!!!