"Лев Копелев. У Гааза нет отказа..." - читать интересную книгу автора

доктора успокоить простолюдинов, возбуждаемых слухами, будто "начальство и
лекари пускают холеру"".
И Гааз прямо из больницы шел на площади, на улицы, где шумели толпы,
уже готовые громить полицейские участки и карантинные посты.
Его узнавали, встречали приветливо. Ему верили. И он уговаривал,
успокаивал, объяснял, советовал, как уберечься от заболевания, как оказывать
первую помощь больным.
Его медицинские понятия и представления выросли на почве
просветительского, гуманистического, но вместе с тем и глубоко религиозного
мировоззрения. Он еще не мог ничего знать о природе инфекции, о
микробиологии, а к модным тогда лекарственным средствам относился
недоверчиво. Он был убежден, что такие болезни, как все "горячки" (то есть
гриппы, ангины, тифы, воспаление легких и т. п.), а также холера вовсе "не
прилипчивы" и что люди не заражаются ими при общении с больными, а
заболевают потому, что дышат нечистым воздухом, едят нездоровую пищу,
неопрятно живут, переохлаждаются, переутомляются, испытывают сильные
душевные потрясения...
Его врачебные советы и наставления бывали обычно просты, но решительны:
"спокойствие души и тела, чистота души и тела, тепло для души и для тела".
Он требовал, чтобы помещения, где находятся больные, проветривались, но были
теплыми, при всех заболеваниях рекомендовал теплые ванны и легкую пищу. Для
"спокойствия желудка" допускались еще грелки и клизмы, которые тогда
называли "фонтанели". Прописывал он только простые испытанные лекарства:
мед, ромашку, ревень, малину, каломель, некоторые травы.
Московские остряки сочинили куплет:

Доктор Гааз уложит в постель,
Закутает в фланель.
Поставит фонтанель.
Пропишет каломель.

Уже в 40-е годы иные образованные москвичи подшучивали над его
старосветскими манерами, устаревшими лечебными методами; но большинство ему
верило, во всяком случае, не меньше, чем знаменитым профессорам, которые
жили в роскошных особняках, брали большие гонорары, прописывали дорогие
снадобья и напускали на себя таинственный вид "жрецов Эскулапа", высокомерно
произнося непонятные слова.
А Гааз старался, чтобы его понимали все, даже вовсе не грамотные
пациенты и санитары. Ободряя молодых врачей, боявшихся заразы, он
приветствовал холерных больных поцелуями. В первый раз он даже сел в ванну,
из которой вынули холерного больного... Однажды в больницу доставили
крестьянскую девочку, умиравшую от волчанки. Страшная язва на лице была
настолько уродлива и зловонна, что родная мать с трудом к ней приближалась.
Но Гааз ежедневно подолгу сидел у ее постели, целовал девочку, читал ей
сказки, не отходил, пока она не умерла. Словом и делом доказывал он, что
врач должен облегчать страдания даже безнадежно больного, что "спокойствие
души, необходимое для исцеления, должно исходить прежде всего от врача".
Московский митрополит, аскетический догматик Филарет, заместитель
председателя Комитета попечения о тюрьмах, несколько раз сердито спорил с
"утрированным филантропом", который осмеливался возражать ему, "владыке", и