"Тадеуш Конвицкий. Зверочеловекоморок " - читать интересную книгу автора

Конечно, нас здорово снесло. Мы стояли на усыпанном гравием дворике
перед костелом возле вылинявшего от дождей креста, воздвигнутого, верно, в
память о какой-нибудь эпидемии. Костел, как и крест, был деревянный, но
поновее, крытый гонтом. Внутри он был ярко освещен; нестройный разноголосый
хор жалобно пел: "От глада, огня и войны упаси нас, Боже". Под потолком
висели плотные облака кадильного дыма, пожиравшего остатки солнечного света:
солнце, как и в прошлый раз, стояло низко над горизонтом; казалось, оно
давно уже хочет, но не может зайти. Хотя, возможно, и зашло, - сквозь густые
ветки елок трудно было что-либо разглядеть, мы только видели ярко-золотистое
закатное зарево.
А за примыкающим к костелу кладбищем, чуть ли не сплошь состоящим из
солдатских могил, расстилалась уже знакомая мне долина; она как будто лежала
на гигантской ладони, вернее, в огромной темно-зеленой фетровой шляпе. Я
жадно, во все глаза, смотрел на нее, чтобы хорошенько запомнить и потом дома
зарисовать. Итак, я видел прямо перед собой крутой, заросший пышными
деревьями склон и у его подножия - железнодорожный путь, похожий на четыре
струны мандолины; по рельсам катилась дрезина. Два человека размеренно
нажимали на деревянный, а может, железный рычаг; казалось, они с усилием
качают воду. К насыпи прилепилась дюжина домишек, пустых и тихих, будто
убаюканных ранними сумерками. Дальше тянулись совсем темные луга,
обрывающиеся над черной пропастью реки, в которой мерцали красные точечки,
словно огни разведенных странниками костров. Противоположный высокий берег
поднимался к самому небу. Этот склон был залит рыжим заревом, и я отчетливо
видел замершие в ожидании ночи молодые дубы. Но больше всего меня поразили
птицы. Огромные стаи кружили над долиной; казалось, в воздухе ворочаются
вырубленные из темного гранита мельничные жернова. Птицы пронзительно
кричали, отчаянно звали кого-то, но таков, вероятно, был их вечерний ритуал,
а может, это просто водили хороводы обыкновенные утки. Вообще птиц вокруг
было очень много. Ласточки мельтешили даже под крышей костела, возле своих
глиняных гнезд и цветочных горшков с дырочками, должно быть специально для
них подвешенных на проволоке добросердечным церковным сторожем.
Мы молча скатились по твердой как камень тропке вниз, к заслоненной
деревьями усадьбе. Кто-то огромными скачками несся параллельно с нами под
прикрытием черных стволов. Мы летели как на крыльях, опережая собственные
ноги, и вынуждены были остановиться, чтобы перевести дух, среди белых
развалин, а точнее, белых стен, по краям которых из-под штукатурки
выглядывали большие старинные кирпичи. В просторных помещениях между стенами
росли березки и густые кусты ежевики. Над высокими зарослями крапивы порхали
какие-то птички.
- Что это? - спросил я. Сопровождавшая нас тень оказалась той самой
странной тигрицей Фелей. Она стояла неподалеку, пытаясь ревматической лапой
смахнуть что-то со своей печальной морды.
- Тут был госпиталь. Разрушен артиллерией во время Первой мировой, -
сказал Себастьян. - Теперь здесь дети играют в индейцев и собирают ежевику,
а по ночам бродят призраки мертвецов.
Феля, припав на передние лапы, тихонько завыла. До чего же убогое было
существо! Даже среди зверей таких нечасто встретишь. Под глазами заскорузлая
корка желтоватых слез, усов с одной стороны нет и в помине. О зубах даже
говорить не хочется. Впалые бока полностью вылиняли, словно она годами
терлась о потрескавшуюся древесную кору, а хвост мог в лучшем случае вызвать