"Роман Коноплев. Евангелие от экстремиста " - читать интересную книгу автора

"Кавказского пленника". Работу эту предложил один итальянский дед Кармэлло,
который, как потом оказалось, вознамеревался выебать Хэлл. Я словно
почувствовал это интуитивно. Как позже вышло - не зря. Обломался и уехал.
Позже Хэлл развела этого обычного итальянского дедушку на пару дорогих
ужинов, а старик, влюбившись до безумия, ползал перед ней на коленях и
шептал: "Донна грация, Мона Лиза". Хэлл предпочла сморщенному члену дедушки
пенис молодого румына. Это, конечно, самая что ни на есть, настоящая жизнь.
Без излишних иллюзий. Этот мир еще мертв.
На следующий день пришел маришал - местный шериф, из карабинерии.
Посмотрел на меня и засмеялся от души:
- Зачем ты сюда приехал, ты же "интеллиджентэ", что ты будешь тут
делать? Тут нет для тебя работы. Только кирка и тяпка. Можешь чувствовать
себя как дома столько, сколько тебе надо. Депортации не будет, пока сам не
попросишь. Все равно ты уедешь.
Через неделю я купил билет обратно в Москву. Становилось все холоднее,
и работа останавливалась совсем, даже стройка. Меня затащил в гости сосед -
итальянец, Чичо. У него была обычная среднестатистическая семья аборигена.
Такой же самый дом, двое детей, безработная жена. Сам Чичо работал каждую
ночь в пекарне. За 400 евро в месяц пек ужасный, какой-то клейкий внутри и
дубовый снаружи, итальянский хлеб. Жена Чичо угостила меня кофе. На кухне
Чичо висел у потолка телевизор, чем-то похожий на старые такие,
выпускавшиеся еще в совке, "Рекорды". Пощелкал доисторическим пультом свое
кабельное телевидение. Добрый такой "итальяно". Полная деревня. Колхоз.
Урод Юра, работодатель хренов, через полгода пропал без вести - поехал
строить дороги на север, на границу со Швейцарией, на обещанные две тысячи
долларов зарплаты в месяц, и его смыло. Наводнением. Украинское консульство
получило только паспорт. Тело так и не нашли. Все очень сильно переживали.
Кроме меня.
Я вылетел из Ламеции в Милан, и потом, оттуда, в Москву. Дверь свою,
кстати, пилоты почему-то не закрыли. Хотя уже случилось 11 сентября.
"Наверное, посмотрели, что в салоне нет лиц кавказской национальности", -
подумал я.
В Москве было, как и положено, холодно. Минус тридцать. Кожаные штаны
приклеились к ляжкам. Я заехал в Бункер, поздоровался с недоумевающим
народом, выпил стакан чаю и поехал в Брянск. Разгребать обломы. Впереди была
безоблачная снежная равнина. И ни одной надежды на светлое будущее. С
работой так ни хрена и не клеилось. Жизнь стягивалась, как пружина.
Предполагался какой-то прыжок. Разум возмущенный был уже на пределе. Целыми
днями я жил, как настоящее животное. Раза три в неделю раздавался один и тот
же звонок:
- Папа, ты в три дома будешь? Я после учебы к тебе заеду.
Это от своего жениха в конспиративном тоне звонила длинная, в черных
кудряшках, беспредельно юная кошка по имени Кэт. Она курила Парламент. Я
бадяжил спирт каким-нибудь компотом, мыл ее, и мы валились на пол, чтоб не
ломать мебель. После диких сцен соития двух бессловесных животных, Кэт
быстро одевалась, и я провожал ее до двери:
- Пока, папочка.
Наверное, ее очень заводило преимущество перед своим молодым человеком.
Измена всегда дает определенные преимущества. Он был красивым культуристом,
а я - просто бездельником и сволочью.