"Александр Терентьевич Кононов. Зори над городом " - читать интересную книгу автора

начинался рабочий Питер.
Еще немного - и поезд вошел под высокие - из железа и стекла - своды:
Варшавский вокзал!

2

Все еще держались погожие дни, светило неяркое северное солнце, на
Большом проспекте Васильевского острова шуршали под ногой желтые листья...
Хорошо идти под этот мирный шорох без цели, без устали, пока наконец за
самой дальней линией острова не откроется глазам лужайка, такая неожиданная,
совсем деревенская, с еще зеленой травой, с задумчиво жующей коровой!
А за лужайкой - новые кирпичные дома, высокие решетки, где-то на
повороте подвывает трамвай... Дальше, дальше! И уже сурово сверкает сталью
Балтийское море.
Хорошо бродить без раздумий по незнакомым улицам. Дивиться невиданному
размаху площадей. По широким ступеням спускаться к привольному простору
Невы. Побывать в садах, уже печальных по-осеннему, - к ним так идет траурное
кружево чугунных оград.
И, конечно, еще и еще раз вернуться туда, где увековечен на гранитной
скале полет могучего всадника.
Пройти по Сенатской площади - там стояли когда-то недвижные каре
декабристов... Остановиться перед легко поднятым ввысь, будто вылепленным из
воска, зданием Адмиралтейства. Увидеть пыльное золото Исаакиевского купола.
Миновать глыбу Зимнего, - в ней архитектурные линии были в те времена
наглухо погашены мутно-багровой, под цвет убоины, краской; взор прохожего
привлекал здесь не замысел зодчего, а поставленные по углам дворца пестрые
полицейские будки с фигурами нарядных конвойцев да покрытые сусальным
золотом орлы, распластанные на огромной решетке крошечного сада.
Скорее - мимо полицейских будок - в иной дворец, к согбенным мраморным
атлантам, к неисчислимым сокровищам Эрмитажа! Там - забыть о себе на целый
день...
А завтра? Не податься ли куда-нибудь на окраину... за Невскую заставу?
Взобраться по крутой лесенке на огороженную железными перилами крышу
маленького черного, продымленного паровичка-работяги, и через минуту
останутся позади белые стены Лавры, мелькнет на заборе щит с надписью
"Гильзы Катыка" и с изображением бездельника в цилиндре, изумленно
обоняющего голубой дым папиросы. Поплывут мимо приземистые лабазы с ломовыми
телегами у распахнутых настежь ворот, с рассыпанным среди булыжников зерном,
с ленивыми и словно литыми из фарфора голубями. За лабазами - домики,
одноэтажные, с мезонинами, - провинция! Конец столице? Нет. За домиками
видны закопченные дочерна верхушки заводских труб. Снова и снова трубы. И
опять дома, домики, домишки...
Но вдруг открывается поле, унылое, бесприютное, лишь кое-где сиротски
принаряженное оброненными с возов сизыми, лазоревыми, иссиня-багровыми
листьями - следами недавно снятого огородниками урожая.
Тут-то уж кончился город? Нет! Вдали, за полем, за канавкой, за
переброшенным через нее мостиком-скороделкой высится чужаком среди этого
запустения сверкающая широкими окнами громада Психоневрологического
института. Это детище знаменитого Бехтерева, который слыл в ту пору почти
такой же достопримечательностью столицы, как клодтовские кони на Аничковом