"Виктор Конецкий. За Доброй надеждой (Роман-странствие) " - читать интересную книгу автора

двадцать два года назад по вине немцев. А лейтенант Шмидт геройски погиб за
нашу революцию и за то, чтобы на земле никогда не было войн. А вот стоит
памятник первому русскому плавателю вокруг света Ивану Крузенштерну. И более
странное сочетание - "Иван" и "Крузенштерн" - придумать трудно. Правда,
адмирал не был немцем, он эстонец.
Адмирал стоял высоко надо мной, обхватив себя за локти. Снег украшал
его эполеты. Он добро глядел на окна Высшего военно-морского училища им. М.
В. Фрунзе.
Ваня Крузенштерн покинул это здание много-много лет назад, а теперь
стоит здесь и не уйдет больше никогда.
Во времена моей юности среди курсантов бытовала история, связанная с
адмиралом. Какой-то курсант познакомился на танцах с девушкой. И девушка,
наверное, сразу полюбила его, и они даже поцеловались где-нибудь за
портьерой. И когда расставались, то девушка спросила, как можно найти его в
училище, она хочет повидать его еще до следующей субботы, потому что семь
дней - это ужасно длинный срок. А курсант был веселым парнем, и девушка,
вероятно, нравилась ему меньше, нежели он ей. И он сказал:
- Приходи на проходную и спроси Ваню Крузенштерна. Меня все знают.
И она пришла уже в понедельник и спросила у дежурного мичмана Ваню
Крузенштерна. Дежурный мичман взял ее за руку, вывел на набережную и показал
на памятник:
- Иди к этому памятнику. Твой парень стоит сейчас там, - объяснил он.
И она пересекла набережную, ступая по мокрому асфальту своими
единственными туфельками на каблуках, и все оглядывалась по сторонам, чтобы
скорее увидеть Ваню. И наконец прочитала надпись на цоколе: "Первому
русскому плавателю вокруг света Ивану Крузенштерну". Адмирал добро глядел
мимо нее, и кортик неподвижно висел у его левого бедра.
Но какое дело девушкам в туфельках на каблучках до бронзовых адмиралов?
Она заплакала и ушла, чтобы не возвращаться. Вот какую историю рассказывали
в наше время про Ваню Крузенштерна.

Это избитая истина: как только вспомнишь юность, становится грустно.
Вероятно, потому, что сразу вспоминаешь друзей своей юности. И в первую
очередь уже погибших друзей.
Здесь, возле памятника Крузенштерну, я последний раз в жизни видел
Славу.
Тот же влажный ленинградский ветер. Промозгло, серо. Тот же
подтаивающий серый снег на граните. И купола собора, лишенные крестов и
потому кургузые, незаконченные, тупые.
И так же точно, как теперь, я выпил подогретого пива в маленьком
ларечке недалеко от моста Лейтенанта Шмидта, закурил, засунул руки в карманы
шинели и пошел по набережной к Горному институту, вдоль зимующих кораблей,
вдоль якорных цепей, повисших на чугунных пушках. И ветер с залива влажной
ватой лепил мне глаза и рот. И я думал о прописке, жилплощади и мечтал
когда-нибудь написать рассказ о чем-нибудь очень далеком от паспортисток и
жактов.
И у памятника Ване Крузенштерну встретил Славу. Он шагал по ветру
навстречу мне, подняв воротник шинели и тем самым лишний раз наплевав на все
правила ношения военно-морской формы. На Славкиной шее красовался шерстяной
шарф голубого цвета, а флотский офицер имеет право носить только черный или