"Виктор Конецкий. Невезучий альфонс" - читать интересную книгу автора

подиум (так на древнеримском языке возвышение для натурщиков называется),
усадил на трухлявую вертящуюся табуретку и принялся лепить.
Пока он самозабвенно работал, я несколько раз задремывал и чуть было с подиума
не свалился.
Часика через два Генка уже закончил.
Голова бюста показалась мне значительно больше моей натуральной, а глина, из
которой он все это дело сляпал, грязноватой. Эти свои замечания я высказал
вслух, но робко.
Честно признаться, мне бюст понравился своей тяжестью, массивностью,
монументальностью -- размеры и объем произведения пластического искусства
играют не последнюю роль, в чем легко можно убедиться на любом углу наших
городов.
На робкие замечания Генка ответил, что голова у меня действительно опухшая, но
на другое я и не должен был рассчитывать. А про глину монументалист сказал, что
она первоклассная.
Затем он закрыл мое изображение мокрой тряпкой и добавил, что сеанс окончен.
Мы попрощались, и я убыл восвояси.
Спустя этак годик случайно узнаю, что красуюсь в столичном Манеже на выставке
"Голубые дороги Родины" бюстом уже из настоящей бронзы.
Примчался в Москву на самолете, узнал, что на самом деле отлит в цветном
металле и опять спонтанно: не набиралось для огромной выставки, которая должна
была прославить морское могущество нашей страны, нужного количества экспонатов.
Вот меня и отлили -- повезло Геннадию Дмитриевичу Залпову.
Собрал я штук пять московских красоток -- знакомых и вовсе не знакомых -- и
повез их на выставку, чтобы оглушительно похвастаться свидетельством своего
вечного теперь бессмертия. Ну-с, купил билеты и повел московских красоток, одна
из которых почему-то оказалась негритянкой, в космические пространства манежных
анфилад.
Искали мы мой бюст, искали -- раза три выставку обошли -- нет меня. Ни в натуре
нет, ни, как говорится, в списках-проспектах. Я было решил, что меня
просто-напросто разыграли. Но тут негритянка обнаружила произведение Геннадия
Дмитриевича Залпова. Под моим пластическим изображением висела бирка:

"Портрет писателя-моряка В. Корнецкого.
1979. Бронза. 65 х 25 х 36".

Красотки принялись хохотать над опухшей бронзовой физиономией и перевранной
фамилией. Я обозлился, исправил фамилию под портретом шариковой ручкой,
смотрительница-служительница подняла шум и гам, меня повели в дирекцию Манежа,
и там я битый час доказывал, что не верблюд.
За это время красотки смылись.
Мне ничего не оставалось, как опять пойти в зал и повертеться минут пятнадцать
вокруг бюста в надежде, что кто-нибудь из редких посетителей обнаружит наше
сходство, но такого не случилось. Тогда я позвонил Генке и сказал, что отлил он
не меня, а какое-то чучело, да еще и под другой фамилией. На это Генка сказал,
что я не Гоголь, чтобы быть на себя похожим, и сам виноват, что у меня дурацкая
фамилия, которую вечно путают, и что я должен быть ему до гроба благодарен хотя
бы за то, что угодил в компанию Петра Великого, Витуса Беринга и Ивана
Папанина. Но даже такие соседи по выставочному залу меня не утешили, а усы
Петра напомнили почему-то усы булгаковского кота из "Мастера и Маргариты".