"Василий Кондратьев. Путешествие Луки" - читать интересную книгу автора

того смысла, - скрытого, позабытого в безысходной физиологии окружающих за
окном идей, - который все же существует, создавая мир воображаемый, быть
может, однако порядочный - мир, связанный с ним, Лукой, и чудом достигающий
его как бы из небытия. (Лука не знал, что Эдуард Родити, о котором он
думает, умер в Париже, в мае, за несколько месяцев до происходящего. Поэт,
родившийся и живший как странник, теперь обращается к нашему другу в его
неведении - не давая ответов, а только слепые помыслы, пока что не
раскрывающие живой боли и всей бесконечности предстоящей дороги. Можно
сказать, что тревога и приступы, одолевающие Луку, сродни спиритической
связи: в любом случае это - правда, которую нельзя не чувствовать
подсознательно. То, что он видит из своего окна - картина будущего, поэтому
такая нелепая.) Поезд замер на очередной станции.
Перед Лукой, соскочившим на перрон, за тусклым маревом лег уходящий вниз
холмами городок под редкими, как будто сторожевыми огнями, напоминающий его
бдения: это и правда возникло вроде галлюцинации в струях белого дыма или
пара, курящихся из кратеров тени и свивающихся во тьму за границей холмов,
ведущую в пропасть невидимого горизонта. Очевидно городок, живущий по
непрерывной череде работы железной дороги и возвышающихся повсюду, как
зиккураты, заводов, всегда в полусне и полупустой, который лучше всего
проехать, как фатаморгану, навстречу рассвету. Страшно приезжему,
дождавшемуся утра в этом городе, блуждающему по его бдительным одинаковым
улицам вслед их названиям, которые не говорят ничего: мимо зданий,
выстроенных не то пленными, не то заключенными на местах, которые редко
встречающиеся ему люди называют по-своему, коверкая незнакомые им слова
вымерших аборигенов, звучащие в русском произношении как оскорбление или
"чертова дыра". Приземистый, не отвечающий грандиозным пропорциям своего
декора в стиле имперского "новеченто" и оттого несколько кондитерский
павильон вокзала приютил сбоку подобие триумфальной арки, ведущей в обрыв
лестницы, сжатой глухим кустарником. Лука, догадываясь, что оттуда
открывается вид на главную площадь, направился к спуску, ожидая разглядеть
там внизу монумент, - статую или часы без стрелок, - вполне подходящий тому
предчувствию, которое стылый воздух уже вдохнул в его прежнюю лень. Однако
у него под ногами оказалась только терраса лестницы, спускающаяся в темноту
под редкими фонарями.
Кругом за оградой вокзала была мгла, ощетинившаяся колтунами кустарника:
отсюда непрерывный гул, рождающий в мыслях Луки не видимый ему ландшафт
города, усиливался, но ни огонька, ни искры не проскакивало в чаще - кроме
одного зеленого маяка, вдруг замигавшего негде высоко в мареве, создавая
брожение и окрашивая туманность, фосфоресцирующую вокруг зрачка надписи:
"03-11". Скорее всего это было табло часов на высоте неизвестной башни или
холма, своим возникновением заставившего воображаемый Лукой пейзаж опять
запульсировать, ломаясь и вспучиваясь. Это табло снова мигнуло, и минуты
пошли. Вопреки тому, чего ожидал Лука, - или же благодаря его возбуждению
от сырого воздуха, - их отсчет выглядел скоро, едва ли не нарастая во
взвешенной измороси под все тот же неизменный гул. Зеленый глаз мерцал,
цифра билась, как тик на виске - но эта невероятная скорость отсчета
времени ничего не меняла вокруг: она даже не торопила рассвет, и поезд все
так же курился паром у своего перрона, а жестяной голос из репродуктора
тягуче, как муэдзин, созывал пассажиров, распугивая последних торгашей.
Теперь железнодорожные пути вышли, должно быть, к некоторому побережью: